АФАГ МАСУД – прозаик, драматург,

заслуженный деятель искусств Азербайджана.


Изданы книги:


«На третем этаже» (1979)

«Субботний вечер» (1981)

«Переход» (1984)

«Одна» (1990)

«Процессия» (1991)

«Субботний вечер» (Москва, 1984)

«Свобода» (1997)

«Писание» (2005).


Автор пьес:


«У порога»

«Меня Он любит»

«В пути»

«Роль на прощание».


Поставлены спектакли:


«У порога» (Государственный театр «Юг» - 2005)),

«Меня Он любит» (Гос. театр «Юг» - 2006),


На основе произведений сняты фильмы:



«В гостьях» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1975)

«Кара» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1988)

«Воробьи» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1995)

«Ночь» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1997)



В 2000 году в Венском университете по творчеству Афаг Масуд защищена докторская диссертация (С. Доган «Женские образы в европейском востоковедении»).



ЛИТЕРАТУРА – ЭТО НЕ СЮЖЕТЫ СОБЫТИЙ,

А СЮЖЕТЫ ЧУВСТВ…



Одной из вечных тем литературы является тема «отцов и детей». Собственно говоря, тема эта давно вышла из плоскости чисто творческой и получила статус «№1» в мировой словесности. Проблема противостояния различных поколений временами играет на пользу литературе, а временами – во вред. Потому что оно не всегда носило творческий характер. Каждый писатель - наследник великой литературы, и поэтому хотел бы оставить после себя хоть какой-то творческий след. Однако, есть авторы, являющиеся представителями трех литературных поколений. В частности, к таким авторам относитесь и вы. Ваш дедушка Али Велиев, народный писател Азербайджана - представитель поколения тридцатых годов прошлого века, отец – литературовед Масуд Алиоглы представлял шестидесятые годы, и, наконец, вы, Афаг Масуд представляете семидесятые. В этой связи возникает вопрос:

- Могла бы Афаг Масуд родиться вне такого окружения?

- Конечно, в том, что я пришла в литературу, большую роль сыграло и то, что родилась я в семье литераторов, и в моем становлении имело значение окружение, в первую очередь, отец и дедушка. Однако, не могу сказать, что позаимствовала что-то в своем творчестве у деда или отца. Точнее, не могла сказать до последнего времени. А вот недавно, перечитывая, в связи с восьмидесятилетием отца, его произведения, вдруг обнаружила между нами непостижимую связь, общность мыслей. Несмотря на то, что он занимался литературоведением, а я – художественным творчеством, но если поставить сейчас рядом наши совершенно разные работы, может сложиться впечатление, что они написаны одним человеком. Построение фраз, сравнения, полные эмоциональных взрывов, тайная мысль, присутствующая между строк – все это настолько мое, что способно породить у читателя, а иногда и у меня самой мысль, что я сейчас перечитываю нечто свое после собственной смерти.

- Известный автор более ста романов Жорж Сименон обладал чрезвычайно малым запасом слов. Выходит, в литературе главное – не мучиться над поиском слова, а найти и в языке, и в мыслях путь, ведущий к простоте?

- Думаю, язык литератора должен быть, по крайней мере, с грамматической точки зрения, исключительно ясным. Для меня достаточно бывает выразить какую-то мысль, самые необъяснимые, сложнейшие чувства с помощью небольшого количества слов, пусть даже не всегда по правилам грамматики. Полагаю, если произведение ничего не несет в себе, никакими словесными кружевами, изяществом слога и прочим – его нельзя спасти, интеллектуальная бедность не искупается иными достоинствами. Авторы, уделяющие основное внимание внешней красоте своих произведений, в высоком смысле ничего особенного не достигают в своих произведениях, выверенных чуть ли не по правилам высшей математики, проигрывают. Фактор языка не имеет никакого значения ни для писателя, ни для читателя. Если серьезный писатель обладает к тому же хорошим литературным стилем, замечательно. Однако это нельзя считать преимуществом произведения. Подобного рода опусы отчего-то напоминают мне торты, разукрашенные искусственными кремами, не имеющими ни единого полезного витамина. Простой читатель зачастую с удовольствием использует в пищу подобного рода «торты», но лишь только книга захлопнута, начинает страдать от прежнего «голода».

- Как, по-вашему, должен ли писатель в чем-то ограничивать свою фантазию? И вообще, может ли в литературе существовать понятие табу?

- Писание может быть для одних отдыхом, для других - попыткой что-то доказать другим, или просто напросто прославиться. Для меня же литература – это возможность выдавить из себя ту боль, какую не могу высказать даже себе, но могу доверить ее перу и бумаге. Это, своего рода, исповедь. Желание писать во мне просыпается именно в такие мгновения, то есть, когда хочется поделиться с кем-то необьяснимой болью. Когда я уединяюсь в тихом месте, остаюсь один на один с бумагой и ручкой, чувствую себя в Царстве Божьем… То, что скрывалось внутри меня, в тот момент вдруг проясняется, как на ладони, и уже нет смысла ничего скрывать, так как все скрытое во мне становится как-то само по себе явным. Конечно, то, что написалось в такие мгновения, назавтра или позже можно переписать, а что-то даже вычеркнуть. Но я никогда не делала этого, ибо перенесенные на бумагу самые потаенные мысли и чувства тут же теряют свою былую «запретность», становятся мягче, благороднее. Вокруг написанной мною в 1989 году «Процессии» до сих пор ведутся споры, высказываются различные мнения. Одни называют это «чернухой», другие считают чистым сюрреализмом… Есть люди, понявшие это произведение, есть те, кто его не понял. Но истина в том, что вот уже почти двадцать лет, как не иссякает интерес к этому произведению. А причина в том, что в нем нашли место те самые «легализованные запреты». Это произведение биографическое. Там есть фрагменты и о моих близких, родственниках, друзьях. Многие, узнав себя в «Процессии», обиделись. Но, слава Богу, меня никогда не волновала эта сторона. Может быть, это от того, что я никогда не старалась воздвигнуть своими произведениями себе памятник. Писание для меня – это самый приемлемый способ выживания.

Я не только своих знакомых, близких, но и самое себя вижу в облике литературных персонажей, то есть - со стороны. Кроме того, «Процессия» - это уникальная информация, каким-то образом, по неизвестным мне причинам пришедшая ко мне из подсознания. Написание этого произведения напоминало проводимую над собой странную, безболезненную операцию. Во время таких операций не думаешь о том, кто, куда и каким образом попал. Главное – избавиться от мучающих тебя состояний. И тогда отчетливо ощущаю, как, становясь как будто все легче и легче, воспаряю, освобождаясь от мучающего меня груза. Пространство, заполненное вещами и людьми, само Время – с его тайнами, с его вечностью, превращаются для меня в процесс Писания… И каким же надо обладать даром, чтобы параллельно с этим Великим Писанием, то есть, всем, что уже существует, написать что-то свое. А точнее, верно перенести на бумагу прочитанное тобой, если, конечно, тебе дано прчитать что то из Написанного…

- Недавно в Вене были широко представлены ваши произведения. Что вы об этом думаете?

- В 1999 году научный сотрудник Венского университета Сена Доган проводила исследования азербайджанской литературы. В 2000 году она написала докторскую диссертацию, посвященную моему творчеству. Потом я была приглашена в Вену. Там по моим произведениям «Воробьи» и «Гений» поставили спектакли. А недавно я снова была приглашена в Вену Департаментом Культуры. По венскому радио готовилась часовая прямая передача о моем творчестве. Там же прозвучала моя радиопьеса «Воробьи». Выбрать музыкальное сопровождение пьесы предоставили мне. Я выбрала исполненную на фортепиано композицию Вагифа Герайзаде «Ширванские узоры». После трансляции в переполненном зале Радиохауса состоялась пресс-конференция, которая одновременно транслировалась и в прямом эфире. Более всего поразили меня молчаливые слезы на глазах считающихся холоднокровными венских слушательниц, потрясенных «Воробьями».

- Но интерес к вашему творчеству есть не только в Австрии, но и в других странах. Только вы почему-то не любите говорить об этом.

- Я вообще считаю саморекламу пустой тратой времени. Ничто так не рекламирует произведение, как оно само. Я была незнакома с Сеной, не приглашала ее в Азербайджан, не просила ее что-либо написать обо мне, бесплатно переводить мои произведения на немецкий. Точно так же я лично не знала директора Венского Департамента Культуры Анну-Марию Тюрк, пригласившую меня в Вену. Если вы говорите о диссертации Сены, защищенной в 2000 году, то я лишь в прошлом году опубликовала ее здесь, да и то по просьбе двух молодых ученых. Я регулярно получаю по Интернету сообщения о публикации моих произведений в различных странах – в Иране, Киргизии, Узбекистане, еще где-то. Но никогда не кичилась этим, не занималась самопиаром. У меня нет ни необходимости, ни желания делать это, что хорошо знают многие редактора телевещания, прессы, пытающиеся пригласить меня в передачи, «добыть» интервью.

- Кроме писательской, представляете ли вы для себя иную жизнь?

- Нет. Но замечу при этом, что лишь с пером в руках считаю себя писателем. В другое время я - обычная женщина, мать, руководитель коллектива, а когда занята домашними делами - домохозяйка… Но в такие мгновения, вспоминая вдруг еще и том, что я – писатель, ощущаю странную невесомость… душа как бы хочет отделиться от тела, рвусь за нею и я. Тогда мне становится не по себе…


«525- я газета»


***


- Иной раз критики пытаются доказать что я в своей прозе выражаю якобы самоощущение женщины Востока. Какой вздор! Тема женщины меня вообще не интересует. Для меня важен лишь человек – его личность, единственный и неповторимый его внутренний мир. Думаю моя проза в какой то мере помогает читателю прорваться к собственной сути, то есть к божественному «Я», куда не в состоянии вторгаться ни политика, ни обветшавшие догмы, сковывающее в тебе начало творца. Мне претит и то, что часто называют национальной спецификой, некий внешний орнамент, ничего не говорящий душе… Кстати, и в Австрии эту особенность подметили. Я не привязываю свое повествование к какому-то конкретному месту, адресу. Все происходит здесь и – везде…

- Сегодня мы сплошь и рядом замечаем, как принципы рынка и рыночные критерии переносятся в сферу искусства. Вас не тревожит этот процесс? - Это общемировой процесс. Надо пройти через это и нам. Так называемые массы выбирают всевозможные шоу, низкопробные зрелища, а на оперу, на серьезный спектакль, на концерт классической музыки ходят весьма немногие. Вот где для государства открывается огромное поле благородной деятельности. Просвещение народа, поддержка высоких духовных ценностей - все это должно взять на себя именно государство, если не хочет получить вместо сознательных и активных граждан, обладающих высокой культурой, стада зомби. Ведь массовизация влияет и на социальную сферу, и на политику, и на человеческие отношения. Я не утопист, все не будут слушать классику, да этого и не надо. Просто в обществе должна выстроиться иерархия культурных приоритетов, а камертоном станет слой образованных, высоко духовных людей – так называемая элита. На них и станут равняться остальные. А унас тут высшим приоритетом для масс является образ депутата Милли Меджлиса, от выступления некоторых становится просто стыдно. Представители власти не имеют права на столь карикатурное невежество. Это, по-моему, азбука. Наши чиновники, порой, не знают элементарных человеческих норм, но и учиться не хотят. Что касается рыночных критерий, допустим, все богаты, ездят на иномарках, имеют дома, одеваются шикарно. Но для чего все это внешнее благополучие, если у тебя не осталось ни сердца, ни души, а один лишь единственный инстинкт собственника?.. Куда двинется страна в таком случае?.. Без просвещения и нравственности, без духовных ценностей? Для чего живет человек?.. Вожделение приобретательства, бездумное гедонистическое существование приведут к разгулу аморальности - к войне всех против всех. Но ведь критерий цивилизованной страны это ни новейшая модель кофеварки, или плазменный телевизор, или последние модели иномарок, а то что представляет ее духовные ценности. Ведь вспоминается при слове Англия, не какой-нибудь миллионер или магнат, а Шекспир…

- А между тем, сегодня популярна теория шоппинг-терапии. Дескать, чтобы снять стресс, избавиться от неприятных мыслей, необходимо поскорее отправиться в магазин и покупать, покупать… Неважно что…

- Понятно, внутренний дискомфорт советуют вытеснить самыми вульгарными, низкими эмоциями. В известном философском вопросе: быть или не быть? - предлагают снять противопоставление и отождествить «быть» с «иметь». Спасительную рефлексию по поводу того, что с тобой происходит, забивают шумовым эффектом потребления. В той же рекламе нам ведь не вещи рекламируют, нам навязывают определенный унифицированный образ жизни.

Если человек не познал самого себя, не разобрался в причинах смены своих настроений и эмоций, как же он может разобраться в окружающем мире?.. Такой человек становится игрушкой разнообразных сил, в том числе, и самых темных.


журнал «Дружба народов» - Москва

вторник, 2 декабря 2008 г.

Ночь


...Казалось, метели не будет конца... Никто уже и не помнил, когда она началась – неделю… десять дней назад?॥ Последние три дня во многих районах города ветер оборвал электропровода। А газ перестал поступать еще с самого начала। И теперь ходила молва, что из-за протянувшихся многодневных морозов замерзают и водопроводные трубы.
…Смеркалось… и с наступлением сумерек страх капля за каплей переполнял душу Талыба… Он - этот страх, поселился в душе его ещё с самого начала метели. А в ночь накануне непогоды приснился ему седобородый старик с исполненным благородства лицом, в белом, длинном одеянии… Взяв его за руку заставил подняться с постели и повел за собой куда то в даль... Вскоре очутившись в странном, совершенно плоском, без конца и края пространстве, старик в белом вдруг отпустив его исчез… и остался Талыб в этой плоской, безкрайней пустыне совершенно один… Затем что то пошатнулось… и зашевелилась земля под его ногами… Оглянувшись вниз он понял, что стоит, оказывается, не на песках бескрайней пустыни, а на сцене, высоко расположенной перед зрительным залом полным людьми… а еще ниже, оказалось, расположился симфонический оркестр, со множеством музыкантов, ждущих его знака…
…Потрясение охватило Талыба и почувствовал он как по телу разлилось давно забытое тепло… Тут он собрался, привычно провел ладонью по волосам… закрыв глаза, подняв обе руки… начал дирижировать…
…Но оркестр молчал... Опустив руки посмотрел он вниз и от ужаса обмерло сердце…
…Побросав инструменты, музыканты столпились в центре зала и торопливо рыли там глубокую яму… А двое, взобравшись на сцену, схватив его, вниз головой потащили вниз… засунув в яму, принялись забрасывать сверху музыкальными инструментами, – скрипками с острыми смычками, виолончелями с оборванными струнами… далее торопливо принялись засыпать сверху землей... земля забивала ему рот, горло… грифы скрипок все вонзались в тело.. сердце готово было разорваться… и последнее, что он увидел - был снег, падающий с неба прозрачно-белыми хлопьями…
…Это был тот же снег, приснившийся ему в ту ночь… шел он уже десятый день. Метель кружила в вихре белыми хлопьями, швыряя их в окна, словно хотела разбить стекло, ворваться внутрь и засыпать его как в том кашмарном сне…
Достав таблетки из ящечка тумбочки полного лекарствами и положив одну под язык, смотрел он долго-долго на тонущий в снежной мгле город.
С сегодняшнего утра он был почти не виден.
И телефон давно умолк. Молчал так хмуро, будто вся роднья унеслась в метели куа то впрочь….
- Талыб, а, Талыб… - послышался дрожащий от слабости голос жены.
- Что, родная? – обернулся к жене, лежащей вдоль окна.
- Боюсь я чего-то…
Жена к старости вовсе усохла. Лежа посереди постели поглядывала на него быстрыми, как у зайца, глазами.
- Чего ты боишься?..
- С чего такая метель? Ты хоть припоминаешь, чтоб у нас в Баку была такая метель?..
Присел он рядом с ней, коснулся холодного лба.
- Ну, как ты?..
- Немного лучше… - сказала она, странно прищюрившись в темноту.
- Постарайся заснуть.
- Я и так целыми днями сплю. Сколько можно?.. Надоело.
- Чем больше будешь спать, тем лучше. Помнишь, как сказал врач?..
- Что-то весна в этом году слишком запаздывает? Март на исходе, а весной и не пахнет.
- Да придет она, куда денется? Не торопись... Ты еще с молодости была нетерпеливой. – сказал Талыб и тут же пожалел.
Старуха расстраивалась, когда речь заходила о ее молодости, тогда ее маленькое, морщинистое лицо съеживалось еще больше, сжималось в кулачок…
- Талыб…
- А-а.
- А знаешь, какой первый признак весны?!.
- …
- Ну?.. Что молчишь?..
- Думаю…
- А чего тут думать?!
- Наверное, дождь.
- Да, дождь. А дождь этот, как пахнет, а-а?!
- Конечно… а как же?!. Весенний дождь пахнет травой…
- Вечно ты все путаешь. Просто весной вырастает трава и поэтому, когда идет дождь, всюду пахнет травой…
- Да. Ты приметливей меня.
- Зиме уже недолго осталось. Скоро потеплеет… Запоют птички… у нас починят провода...
- Кажется, и телефон не работает. Что-то сегодня никто не звонил. Будто мы на острове…
Встав на ноги Талыб отправился на кухню за свечами, шаркая в темноте ногами.
…На кухне было совсем темно… Окна содрогались под сильными порывами ветра.
Талыб пошарил по ящикам буфета, отыскал оставшийся со вчерашнего дня огарок, поправил фитиль и зажег. Прилепив огарок на дно маленького блюдца он понес его дрожащими руками в комнату.
Взбесившиеся порывы метели ощущались и внутри комнатушки… Студеный сквозняк проносился по сумрачному коридору, пугающе шевеля занавесками...
…Старуха молчала… из-под старого одеяла виднелись ее маленькая головка и высохшие, похожие на птичьи когти, ручонки. Лежала она неподвижно и безмолвно глядела в полутемный потолок.
Поставив свечу на стол, Талыб хотел разогнуться, но вздрогнул, почувствовав, как от боли в сердце вновь с головы до пят разлилась беспомощная слабость.
«Уже и лекарство не помогает…» - подумал он при себе.
- Талыб, а, Талыб…
- Что, родная?..
- Кажется, уже и лекарство не помогает мне… - промолвила старушка.
Подойдя к кровати, Талыб присел на край, и ласково погладил ей головку.
- Все оттого что холодно... – сказал он - Ведь холод сжимает сердечные мышцы, не дает им свободно работать…
Потом он решил было предложить согреть воду чтобы положить ей под ноги грелку, но тут вспомнил, что нет ни газа, ни электричества.
- Ты спать не хочешь?..
- Нет… - старуха опять по воробьиному мотнула головой и умолкла, потом снова заморгала.
- Талыб…
- Что…
- Я боюсь…
- Чего боишься, засыпать что ли?..
Еле прошептав старуха кивнула головой:
- Да.
- Чего тебе бояться? Ведь я же с тобой. – проговорил Талыб посмотрев на отрешенное, без выражения лицо жены.
- Да, когда ты со мной, я ничего не боюсь. Ты сильный. И доктор сказал… Что сказал доктор, ты помнишь?..
- Ну, он говорил… - тут Талыб почувствовал что, не может говорить… сердце угасало, как угасала догорающая свеча на столе…
- Нет, скажи.
- Что сказать?..
- Скажи, что говорил доктор.
- Он сказал, что у тебя совершенно здоровое сердце…
- Да-а… - произнесла старуха протяжно. В этом протяжности прозвучало тихое удовлетворение… потом она несколько раз коротко зевнула.
Прищурившись он внимательно вгляделся в лицо жены, и сердце его едва не оборвалось от стараха…
Левая сторона рта старухи искривилась….
Когда это могло случиться ?.. – чуть не теряя рассудок думал Талыб – …Ведь недавно все было нормально. Как, и когда это могло случиться и как он мог не заметить это?..
И она, странно, но кажется, не чувствовала ничего.
Вдруг ему стало больно за старуху… вспомнолось ее молодость… белое, румяное лицо, завораживающие глаза...
Слезы наступили в горло… веки набухли влагой.
Все в этом мире дряхлеет, иссякает, истлевает… - подумал он и будто все внутри замерло.
…Метель же, напротив, выла еще сильней.
Заметив застывший на ней взгляд мужа, старуха подтянула одеяло к лицу.
- Не делай так, дышать будет трудно. – еле выговорил Талыб, осторожно опускаясь на стул.
- Не смотри на меня.
- Почему, дорогая?..
- У меня что то со ртом... – нервно проборматала она. - Он будто искривился.
- Тебе это только кажется.
…Метель все свирепела, все набрасывалась всей мощью на ветхие двери и окна полутемной комнатушки, подвывая, будто голодный волк, ломилась в к старикам…
- Талыб… - голос старухи был почти не слышен из-под одеяла.
- Гм…
- Ты позволишь, чтобы я умерла?..
Хоть от этих слов все сжалось внутри, однако пересилив себя он еле улыбнулся.
- Разве я умер, чтобы дать умереть тебе?..
Что-то, похожее на радость, мелькнуло в запавших глазах старухи.
Талыб чувствовал каждую из усталых, ослабевших, порой почти замиравших мышц своего больного сердца. Чувствовал он его разлохмаченной, мокрой от боли и страха тряпьём. Никак оно не подчинялось ему… и лекарства видимо, действительно не помогали.
…То ли от ужасающего воя метели, то ли от темноты, завладевшей комнатой, не стало ему хватать воздуха...
Может, одеться как-нибудь, укутать поплотней старуху и выползти на свежий воздух?.. - подумал он. Но потом вспомнил, что лифт ведь тоже не работает?!.. Как же они спустятся, а потом уж и взберутся обратно на пятый этаж?..
При мысли о неработающем лифте ему стало ещё страшнее…
Выходит, они так и останутся брошенными на произвол судьбы, пока не стихнет метель?..
Странно… - подумал он - и соседей что-то не слышно. Казалось, все разбежались от метели кто куда… Туда где тепло, где свет... И теперь здесь - в этом огромном, утонувшем в снегу городе, в этом снежном кошмаре остались всего лишь он и она... два беспомощных старичка…
- Талыб…
- Гм…
- Наверное, в этом году весны совсем не будет…
- Разве такое бывает?..
- А почему нет?!. – старуха бормотала, задыхаясь.
- И сразу наступит лето?!.
- Да. Ведь так бывало, помнишь?.. А лето я ненавижу. У меня от жары падает давление.
Талыб ощутил, как темнеет в глазах, на теле выступает холодный пот… Тут он заставил себя выпрямиться, с трудом закинул ногу на ногу… Он знал, что в этой позе выглядит сильным.
- Молчи, дорогая… молчи. – еле проговорил он, убирая одеяло с лица жены. – Тебе нельзя разговаривать.
- Я боюсь, когда тихо…
- Чего?..
- Воя ветра. И еще когда от ветра дрожат стекла…
- Чего же здесь страшного?!. На то они и стекла, чтоб дрожать, когда ветер…
- Мне кажется, он хочет чего-то…
- Кто?..
- Метель.
- А чего по твоему он хочет?..
- Не знаю.
- …
- Талыб…
- Гм.
- Слышишь, как он воет?.. Словно плачет. У меня сердце сжимается.
- Я же сказал тебе – молчи…
Талыб с трудом наклонился к старухе, поцеловал пересохшими губами ее в лоб:
- Лежи тихо…, я буду говорить, а ты слушай.
- Говори, Талыб, только говори много… и громко.
Он глубоко вздохнул, облизнув сухим языком губы помолчал на миг, как перед дальней дорогой, потом сглотнув откашлялся и тихо, почти шепотом стал говорить.
- Зиме осталось недолго… Трава, цветы сейчас спят под снегом… мороз не сможет им повредить. И почки на деревьях метель не сможет заморозить. Съежились почки, как пуговки, считая минуты… И птицы затаились, как и мы с тобой, где-то… Терпеливо спят они под вой метели… Вот и ты спи. Ведь и ты у меня похожа на птичку. Я, кажется, говорил тебе это, нет?..
…Опять сжалось сердце… Чтобы старуха не заметила, повернулся он к ней боком и ослабевшей рукой стал массировать себе грудь.
…Сердце дрогнуло, потом снова замерло, потом медленно, с перебоями начало будто биться ровнее.
- Ну… что ты замолк?.. Говори… на какую птицу я похожа?..
- …Весна уже совсем близко…. я чувствую. Утром проснешься и увидишь, что эта наша комната залита ярким светом… Ведь эта самая светлая комната в доме… Летом сама ты вешаешь здесь на окнах плотные занавески, чтобы стены и пианино не выгорели от солнца…
- Занавески?! Какие занавески?..
- Летние… Ну, те, с красными павлинами… Эти павлины похожи на тебя… Я говорил тебе это?..
- Кажется, говорил. Да, говорил.
- Ты и сейчас похожа на павлина…
- Ты говоришь со мной, и мне становится лучше. Ты всегда умел найти такие замечательные слова… тебе надо было стать писателем…
…Метель, яростно взвыв, что-то сорвала с крыши, то ли антенну, то ли кусок жести… На улице послышался грохот…
…Старуха вскрикнув спряталась под одеялом… потом высунув головку, затаив дыхание, внимательно прислушалась… и тут вдруг глаза ее заблестели:
- Гром гремит… Талыб!.. Слышишь?.. Разве в это время бывают грозы?!. Ведь когда метель, грозы не бывает?! Может быть, дождь пошел?!. Погляди в окно…Ты был прав… весна близко… Я вспомнила, где занавески с павлинами. Они на балконе, в верхнем ящике шкафа. Я прошлым летом их постирала, отгладила, сложила там. Помнишь, когда стирала, еще сломала ноготь?! И ногти мои постарели… Талыб, а Талыб, почему ты молчишь?.. Я же боюсь, когда ты молчишь… Дождь идет… клянусь Богом, идет… вот, слышишь?!. Теперь травы зазеленеют, листья распустятся, выглянет солнце… повсюду станет тепло и светло. Я повешу занавески… Талыб, родной, говори. Ну, хоть словечко скажи. Талыб… Талыб… а, Талыб… говори, родной мой, я ведь боюсь?!.. Талы-ыб…


1986


Перевод: М. Гусейнзаде

Автор: на

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Подписаться на: Комментарии к сообщению (Atom)