…Мамед взвел курок пистолета, раздался щелчок и со звуком щелчка пуля заняла место в стволе। Одновременно с щелчком остро заныл у него зуб под левой щекой, будто пуля вошла не в ствол, а вонзилась прямо в зуб.
Протянув пистолет жене.
- Стреляй. – сказал.
Но ни звук зловещего щелчка, ни мертвенный блеск пистолета не смягчили каменное лицо жены. Не изменив выражения, она прежним мёртвым тоном:
- Почему я?.. – сказала она.
И тут не то от равнодушного ее тона, не то от боли в зубе, которая разошлась по всему телу, рука Мамеда дрогнула… и опустил он приставленный к себе виску пистолет.
- Я не могу. - пробормотав схватился он за щеку. И проговорил он это так жалобно, словно это не он всего несколько минут назад бросался душить жену в сумасшедших воплях.
Далее зубная боль иглой вонзалась ему в мозг. Видимо боль эту вызвал его гнев, на не от чего не меняющееся, каменное лицо жены.
Даже тогда, когда он с криками набрасывался на жену, лицо ее было так же спокойно, будто ледяная. И сейчас она смотрела на него с той же холодностью.
- Не понимаю, это ты хочешь умереть, или я?.. – говорила, чуть ли не тихим шепотом она.
От голоса ее, казалось, пахло мокрым металлом... Или это пахли его руки, долго сжимавшие пистолет в мокрой от пота ладони?.. Или может, это был привкус запломбированного накануне больного зуба?..
…Вчера седой стоматолог с белым лицом, в белом халате, сам похожий на белый клык, долго ковырялся в зубе, аккуратно и кропотливо пломбируя его. А закончив работу, с тем же мертвым лицом:
- Нерв удален – сказал. – Больше болеть не будет. Мертвый.
…И с того вечера зуд отвращения охватывал его при мысли о том, что носит он во рту маленького мертвеца.
Он и теперь ощущал этот зуд. Стоило взглянуть на лежащую рядом в постели жену в розовой ночной рубашке, увидеть ее белую, похожую на лебединую стань шею, тонкие, черные брови, глаза, в глубине которых временами вспыхивали пугающие искры, словно током пронизывало его так, словно, и ему когда то удалив нерв, оставили жить теперь где то в стороне.
…Жена все так же, не мигая, спокойно смотрела на него. Смотрела, будто не пистолет сжимал Мамед в руке, а было это просто продолжение его руки, в форме пистолета…
Поглядел Мамед на застекленную дверь спальни и подумал: врезаться что ли сейчас в стекло, проломить голову, изранить лицо?.. Или облить комнаты бензином и поджечь все, чтоб увидеть в конце концов на лице жены что то вроде страха, или хотя бы отчаяния?!..
Злоба сильно сжала горло… и ловким движением руки приставил он пистолет ко лбу жены.
Тут кажется, в ее глазах что-то дрогнуло… зрачки ее расширились, уголки губ слегка разошлись. Но долго это не продолжалось. Неким дуновением, она снова превратилась в труп… и безжизненным голосом сказала:
- Убей.
…И тогда каким-то уголком сознания Мамед понял, что это мертвое выражение на ее лице он не убьет ни чем, даже если удастся когда-то убить ее саму.
…Жена все еще выжидательным взглядом смотрела на него… и вдруг устало вздохнула.
- Ну, сколько можно?!.. – проговорив с презрением отвернулась к стене - Будешь спать - потуши свет.
…Всю ночь Мамед не сомкнул глаз. Чувствуя, как ноет зуб, он вспоминал мать свою, бабушку, сестер… других женщин и девушек, которых знал. Странно, что все женщины казались ему такими же родными, как и мать, бабушка и сестры. Даже слишком родными, думал он, чувствуя, как боль отдает уже в левый глаз.
А жена, с которой прожил он двадцать лет под одной крышей, спит в одной постели, так и не стала ему родной... И не только родной не стала, но даже и чужой для него она не сталаэ
Когда в мыслях о жене Мамед доходил до этого – у него замирало сердце, будто от чего-то неведомого, страшного. Ведь вокруг него были и сотни чужих. Но жена и на них не походила… Она, - к этому Мамед пришел после долгих размышлений, - просто-напросто, кажется, вообще была не человеком.
Дойдя в мыслях до этого Мамед, как обычно, ощутил сильное сердцебиение. Так же сильно билось у него сердце и вчера, когда ему делали укол в десну.
…То, что жена – не человек, Мамед понял еще два года назад, когда в один из обычных дней, сидел с нею вместе на кухне и ужинал…
Тогда, помниться, после какого-то бессмысленного спора, когда жена молча, со злобой посмотрела ему в глаза, ее черные зрачки так расширились, что, казалось, белки исчезли вовсе… А он, не успев даже испугаться, почувствовал во рту обильную слюну, будто целым стаканом выплеснувшуюся туда откуда то из нутри... Вот с тех пор он и ловил себя на том, что не хочет оставаться с ней один на один.
А как-то раз, смертельно испугавшись такого рода взгляда, решил он душить жену… Повалив на постель, сжал ей горло, ощущая под руками ее нежные жилы, от которых всегда по телу проходил озноб, а рот наполнялся слюной. И все мял, мял это горло, чтобы выдавить эту злую черноту глаз, хоть немного смягчить их выражение...
После той «бойни» жена месяц пролежала в постели. Часто стонала, зрачки ее подрагивали и казалось, говорили только лишь одно:
- Ненавижу.
Тогда Мамед понял, что как говорила когда то мать, «побоями жену человеком не сделает.»
…От этих мыслей ему стало совсем тоскливо… и сон пропал окончательно.
Долго ворочался он в постели, привыкшими к темноте глазами смотрел в потолок, потом - на спящую жену и думал: «Ну и ненавидь на здоровье. Так и умрешь с ненавистью.»
…Прикрыв веки, чтобы уснуть, он принялся в уме считать от ста до одного... и заснул вроде.
А во сне, рыдая, хоронил жену…
…Черный мраморный бюст, на который копил он деньги еще при жизни жены, хорошо передавал всю ее красоту… Бюст был великоват, поэтому на могилу его установили с помощью крана… Мамед был среди людей, кружившихся вокруг величественного памятника жены… Люди, толпясь вокруг, восхищались работой скульптора… а Мамед заходился в рыданиях… Все успокаивали его, с печальными лицами что то говорили о смерти, утешали… и никто… никто не знал истинной причины горьких рыданий Мамеда… Никто не догадывался о его истинном горе… и не узнает ни когда… …Проснувшись поутру, Мамед увидел, что пистолет так и лежит на тумбочке возле кровати…
Жена до ухода на работу навела порядок в комнате, застелила постель, убрала все лишнее, даже пыль стерла с тумбочки, где лежал пистолет. Удивительно, что его не убрала.
Мамед взял пистолет на руки, повертел его в руках.
Курок так с ночи и остался взведенным.
Высыпал он все патроны в ладонь, проверил патронник, хотел спрятать пистолет на место, в настенный шкафчик в коридоре, но передумал, снова взвел курок и положил пустое оружие обратно на тумбочку.
А когда одевался, больной зуб стрелял по левому глазу мелкими, острыми молниями, словно давал понять: «а я еще не умер, дружок…» и, чувствуя, как от страха рот опять наполнялся слюной, понял, что ему снова придется идти к этому, похожему на клык, белому стоматологу.
…Позже, когда врач чуть ли не с головой залез ему в рот, Мамед сидел неподвижно и думал о том, как убьет жену.
Боль все усиливалась, уменьшая его решимость и ему уже было жаль и себя и жену. А когда врач ковырялся в зубе, он опять принялся душить жену. Душил он ее изо всех сил под огромной подушкой, которой послала ему тетя из района.
Жена птицей билась под подушкой, потом замирала... А Мамед смотрел на ее безжизненное личико и горько рыдал…
И мертвая она была красива…
…Представив себе эту картину, он еле сдержался, чтобы не оттолкнуть врача и не завопить: «Но почему?.. Почему?..»
Вместо этого на глаза навернулись слезы и пара слезинок, скатившись по щеке, капнули на пахнущую лекарством руку врача.
Тот удивленно посмотрел на пациента, поправил сползшие на кончик носа очки и смущенно пробормотал:
- Вроде бы не должно болеть?!..
…Когда вышел он на улицу, боль терзала уже все тело. Он шел и ощущал ее в ступнях, смотрел и чувствовал, как болят глаза, и даже сердце билось с перебоями и болело, подобно зубу под левой щекой. Казалось, гнилой корень проклятого зуба по всему телу пустил побеги.
…Поднялся ветер. Прикрыв щеку отворотом пиджака, Мамед шел с трудом, преодолевая сопротивление ветра. Тот швырял пригоршни колкой пыли в его и без того изнывающее от боли лицо… А Мамеда не оставляла мысль: что же это он задумал?!. Почему это он должен убить жену?!. Только потому, что она его не любит?..
Допустим, не любит, ну и что с того?.. Разве объязательно любить?..
И тут он вспомнил, что жена не любит и детей. Не любит потому, что они как капля воды похожи на него. Поэтому и на них она временами смотрит тем же каменным лицом. Вот почему хочет он убить ее.
…Проходя мимо ярких витрин под завывания ветра, Мамед вспоминал вчерашнюю гнусную сцену, когда он размахивал заряженным пистолетом и готов был сгореть от стыда.
Несколько дней назад при подобной же «сцене с пистолетом» жена, зло прищурившись, сказала:
- Хотя бы оружие уважал.
Именно с того дня Мамед потерял к пистолету всякое уважение.
И вдруг ужас ознобом пронзил его тело. Ветер, гневно воя, начал уносить его куда-то и от пистолета, и от вида мертвой жены куда то в даль… В неведомую, одинокую чужбину, где не было не семьи, ни дома...
Вой ветра и боль мешали ему сосредоточиться, понять, где он очутился... Лишь одно было совершенно ясно: иного спасения от мертвого лица жены - нет.
Домой он пришел поздно. Туфли жены спокойно стояли у двери. Из кухни доносился звук телевизора.
Раздевшись в коридоре, он осторожно прошел в спальню. Включил там свет и проклятая «молния» зуба снова пронзила мозг.
…Пистолет опять лежал на прежнем месте – на тумбочке. Жена после работы, видимо, переоделась здесь. Платье было небрежно брошено на кровать, часы и серьги лежали перед зеркалом. А до пистолета она не дотронулась.
Взяв его в руки, он мысленно прикинул, куда бы его спрятать.
- Что, не пригодился?..
Жена стояла в дверях. Уперев руки в бока, устало смотрела на него.
- Почему же?!.. – пробормотал он, то ли от смущения, то ли от страха поглаживая будто что то живое, холодный метал пистолета.
Осмотрев его с ног до головы некой странной ухмылкой на лице, она вышла.
Что-то опять пронзило его до корней волос и он осторожно положил оружие на тумбочку.
…За ужином жена выглядела усталой и измученной. Неохотно жевала, видно было не разбирает, что ест.
- Жуй тише, - время от времени машинально говорила она младшей дочери, не отрываясь от телевизора.
Старшая ела, поглядывая прищуренными глазами то на Мамеда, то на мать.
- В чем дело? – спросила вдруг у нее жена.
Девочка, побледнев, пожала плечами.
- Ни в чем. - и неожиданно полными слез глазами, как после пощечины, посмотрела на отца.
Мамед обреченно подумал: наверняка, сейчас и у детей рот полон слюны. Потому, что жена и им говорит своим взглядом: «ненавижу»…
…Жевал он и чувствовал, как кусок во рту все растет и растет, а еда в тарелке все прибавляется и прибавляется...
Отложив вилку, Мамед встал, ушел в спальню и не включая свет, лег на кровать.
…Немного погодя жена опять билась в его железном объятии… Он, сдавливая одной рукой ей нежное горло, другой медленно водил бритвой по нему… Горячая кровь стекала по его пальцам, слезы текли из глаз… Истекая кровью, жена слабо, будто умирающий лебедь, трепетала в его руках…
…На кухне выключили телевизор… Жена вошла в спальню, включив неожиданно свет постояла у двери и глядя в упор, кивнула в сторону пистолета:
- Ну, что?.. Передумал?
Произнесла он это, странно растягивая губы. Кажется, возможная смерть мужа все-таки потревожила ее… - с легкостью на душе подумал Мамед. Или же она окончательно и бесповоротно возненавидела его. Если так, она совершенно права, подумал Мамед. Самоубийством ведь не грозят, это делают и все. А у него… увы, пока ничего не получается.
- Не уж то волнуешься за меня?.. – спросил он, подложив руки под голову и ласково посмотрел на жену.
В одной розовой ночной рубашке, она легкими шагами подошла к зеркалу, села спиной к Мамеду и плавными движениями расчесывая волосы, тихонько сказала:
- Я не нервничаю.
И впервые в жизни Мамед услыхал, как дрогнул ее голос.
- Думаешь, я смерти боюсь?.. – спросил он уверенно.
При слове «смерть» зрачки жены словно бы увеличились. Или это ему так показалось?!..
- Кто ж не боится смерти?!. – тем же ровным голосом откликнулась она.
Мамед привстал, сел в постели, взял пистолет с тумбочки и глядя на отражение жены в зеркале, долго, по ковбойски подбрасывал его на ладони. Потом поднес ствол к своему виску и уставился в ее лицо.
…Так, с прижатым к виску пистолетом и наблюдая за тем, как постепенно прямо на глазах бледнеет лицо жены, Мамед ощущал невыразимое облегчение, разливающееся по всему его телу... Вот, обозначались тени на щеках, дрогнули сжатые губы… казалось, вот-вот расплачется…
Если б он ранее не разрядил пистолет, - подумал с гордостью в душе Мамед, то лишь ради этого зрелища – зрелища ее мучений - стоило умереть... И с этой мыслью опуская палец на курок, он равнодушно спросил:
- Ну что, стрелять?..
…Жена поначалу будто не услышала его… Затем зрачки ее вдруг расширились. Сжав губы, она смотрела на него прямо с зеркало. Но внезапно лицо ее опять помертвело и металлический голос выстрелом пронзил его:
- Стреляй! – сначала тихо проговорила она, потом встав на ноги и обернувшись к нему лицом, неким, незнакомым голосом вскрикнула:
- Стреляй, говорю!
…От ужаса ли, от удивления, или от очередной «молнии» из ненавистного зуба, рука Мамеда дрогнула… и - палец нажал на курок…
…Грохот выстрела ворвался Мамеду в мозг… одновременно вышибая из черепа зубную боль, со всеми в месте… Он рухнул на кровать, уставившись лицом в потолок.
И перед глазами лишь молнией засверкала белоснежная лебедь в розовом одеянии, удаляющаяся с комнаты легкими, невесомыми шагами.
1987
Протянув пистолет жене.
- Стреляй. – сказал.
Но ни звук зловещего щелчка, ни мертвенный блеск пистолета не смягчили каменное лицо жены. Не изменив выражения, она прежним мёртвым тоном:
- Почему я?.. – сказала она.
И тут не то от равнодушного ее тона, не то от боли в зубе, которая разошлась по всему телу, рука Мамеда дрогнула… и опустил он приставленный к себе виску пистолет.
- Я не могу. - пробормотав схватился он за щеку. И проговорил он это так жалобно, словно это не он всего несколько минут назад бросался душить жену в сумасшедших воплях.
Далее зубная боль иглой вонзалась ему в мозг. Видимо боль эту вызвал его гнев, на не от чего не меняющееся, каменное лицо жены.
Даже тогда, когда он с криками набрасывался на жену, лицо ее было так же спокойно, будто ледяная. И сейчас она смотрела на него с той же холодностью.
- Не понимаю, это ты хочешь умереть, или я?.. – говорила, чуть ли не тихим шепотом она.
От голоса ее, казалось, пахло мокрым металлом... Или это пахли его руки, долго сжимавшие пистолет в мокрой от пота ладони?.. Или может, это был привкус запломбированного накануне больного зуба?..
…Вчера седой стоматолог с белым лицом, в белом халате, сам похожий на белый клык, долго ковырялся в зубе, аккуратно и кропотливо пломбируя его. А закончив работу, с тем же мертвым лицом:
- Нерв удален – сказал. – Больше болеть не будет. Мертвый.
…И с того вечера зуд отвращения охватывал его при мысли о том, что носит он во рту маленького мертвеца.
Он и теперь ощущал этот зуд. Стоило взглянуть на лежащую рядом в постели жену в розовой ночной рубашке, увидеть ее белую, похожую на лебединую стань шею, тонкие, черные брови, глаза, в глубине которых временами вспыхивали пугающие искры, словно током пронизывало его так, словно, и ему когда то удалив нерв, оставили жить теперь где то в стороне.
…Жена все так же, не мигая, спокойно смотрела на него. Смотрела, будто не пистолет сжимал Мамед в руке, а было это просто продолжение его руки, в форме пистолета…
Поглядел Мамед на застекленную дверь спальни и подумал: врезаться что ли сейчас в стекло, проломить голову, изранить лицо?.. Или облить комнаты бензином и поджечь все, чтоб увидеть в конце концов на лице жены что то вроде страха, или хотя бы отчаяния?!..
Злоба сильно сжала горло… и ловким движением руки приставил он пистолет ко лбу жены.
Тут кажется, в ее глазах что-то дрогнуло… зрачки ее расширились, уголки губ слегка разошлись. Но долго это не продолжалось. Неким дуновением, она снова превратилась в труп… и безжизненным голосом сказала:
- Убей.
…И тогда каким-то уголком сознания Мамед понял, что это мертвое выражение на ее лице он не убьет ни чем, даже если удастся когда-то убить ее саму.
…Жена все еще выжидательным взглядом смотрела на него… и вдруг устало вздохнула.
- Ну, сколько можно?!.. – проговорив с презрением отвернулась к стене - Будешь спать - потуши свет.
…Всю ночь Мамед не сомкнул глаз. Чувствуя, как ноет зуб, он вспоминал мать свою, бабушку, сестер… других женщин и девушек, которых знал. Странно, что все женщины казались ему такими же родными, как и мать, бабушка и сестры. Даже слишком родными, думал он, чувствуя, как боль отдает уже в левый глаз.
А жена, с которой прожил он двадцать лет под одной крышей, спит в одной постели, так и не стала ему родной... И не только родной не стала, но даже и чужой для него она не сталаэ
Когда в мыслях о жене Мамед доходил до этого – у него замирало сердце, будто от чего-то неведомого, страшного. Ведь вокруг него были и сотни чужих. Но жена и на них не походила… Она, - к этому Мамед пришел после долгих размышлений, - просто-напросто, кажется, вообще была не человеком.
Дойдя в мыслях до этого Мамед, как обычно, ощутил сильное сердцебиение. Так же сильно билось у него сердце и вчера, когда ему делали укол в десну.
…То, что жена – не человек, Мамед понял еще два года назад, когда в один из обычных дней, сидел с нею вместе на кухне и ужинал…
Тогда, помниться, после какого-то бессмысленного спора, когда жена молча, со злобой посмотрела ему в глаза, ее черные зрачки так расширились, что, казалось, белки исчезли вовсе… А он, не успев даже испугаться, почувствовал во рту обильную слюну, будто целым стаканом выплеснувшуюся туда откуда то из нутри... Вот с тех пор он и ловил себя на том, что не хочет оставаться с ней один на один.
А как-то раз, смертельно испугавшись такого рода взгляда, решил он душить жену… Повалив на постель, сжал ей горло, ощущая под руками ее нежные жилы, от которых всегда по телу проходил озноб, а рот наполнялся слюной. И все мял, мял это горло, чтобы выдавить эту злую черноту глаз, хоть немного смягчить их выражение...
После той «бойни» жена месяц пролежала в постели. Часто стонала, зрачки ее подрагивали и казалось, говорили только лишь одно:
- Ненавижу.
Тогда Мамед понял, что как говорила когда то мать, «побоями жену человеком не сделает.»
…От этих мыслей ему стало совсем тоскливо… и сон пропал окончательно.
Долго ворочался он в постели, привыкшими к темноте глазами смотрел в потолок, потом - на спящую жену и думал: «Ну и ненавидь на здоровье. Так и умрешь с ненавистью.»
…Прикрыв веки, чтобы уснуть, он принялся в уме считать от ста до одного... и заснул вроде.
А во сне, рыдая, хоронил жену…
…Черный мраморный бюст, на который копил он деньги еще при жизни жены, хорошо передавал всю ее красоту… Бюст был великоват, поэтому на могилу его установили с помощью крана… Мамед был среди людей, кружившихся вокруг величественного памятника жены… Люди, толпясь вокруг, восхищались работой скульптора… а Мамед заходился в рыданиях… Все успокаивали его, с печальными лицами что то говорили о смерти, утешали… и никто… никто не знал истинной причины горьких рыданий Мамеда… Никто не догадывался о его истинном горе… и не узнает ни когда… …Проснувшись поутру, Мамед увидел, что пистолет так и лежит на тумбочке возле кровати…
Жена до ухода на работу навела порядок в комнате, застелила постель, убрала все лишнее, даже пыль стерла с тумбочки, где лежал пистолет. Удивительно, что его не убрала.
Мамед взял пистолет на руки, повертел его в руках.
Курок так с ночи и остался взведенным.
Высыпал он все патроны в ладонь, проверил патронник, хотел спрятать пистолет на место, в настенный шкафчик в коридоре, но передумал, снова взвел курок и положил пустое оружие обратно на тумбочку.
А когда одевался, больной зуб стрелял по левому глазу мелкими, острыми молниями, словно давал понять: «а я еще не умер, дружок…» и, чувствуя, как от страха рот опять наполнялся слюной, понял, что ему снова придется идти к этому, похожему на клык, белому стоматологу.
…Позже, когда врач чуть ли не с головой залез ему в рот, Мамед сидел неподвижно и думал о том, как убьет жену.
Боль все усиливалась, уменьшая его решимость и ему уже было жаль и себя и жену. А когда врач ковырялся в зубе, он опять принялся душить жену. Душил он ее изо всех сил под огромной подушкой, которой послала ему тетя из района.
Жена птицей билась под подушкой, потом замирала... А Мамед смотрел на ее безжизненное личико и горько рыдал…
И мертвая она была красива…
…Представив себе эту картину, он еле сдержался, чтобы не оттолкнуть врача и не завопить: «Но почему?.. Почему?..»
Вместо этого на глаза навернулись слезы и пара слезинок, скатившись по щеке, капнули на пахнущую лекарством руку врача.
Тот удивленно посмотрел на пациента, поправил сползшие на кончик носа очки и смущенно пробормотал:
- Вроде бы не должно болеть?!..
…Когда вышел он на улицу, боль терзала уже все тело. Он шел и ощущал ее в ступнях, смотрел и чувствовал, как болят глаза, и даже сердце билось с перебоями и болело, подобно зубу под левой щекой. Казалось, гнилой корень проклятого зуба по всему телу пустил побеги.
…Поднялся ветер. Прикрыв щеку отворотом пиджака, Мамед шел с трудом, преодолевая сопротивление ветра. Тот швырял пригоршни колкой пыли в его и без того изнывающее от боли лицо… А Мамеда не оставляла мысль: что же это он задумал?!. Почему это он должен убить жену?!. Только потому, что она его не любит?..
Допустим, не любит, ну и что с того?.. Разве объязательно любить?..
И тут он вспомнил, что жена не любит и детей. Не любит потому, что они как капля воды похожи на него. Поэтому и на них она временами смотрит тем же каменным лицом. Вот почему хочет он убить ее.
…Проходя мимо ярких витрин под завывания ветра, Мамед вспоминал вчерашнюю гнусную сцену, когда он размахивал заряженным пистолетом и готов был сгореть от стыда.
Несколько дней назад при подобной же «сцене с пистолетом» жена, зло прищурившись, сказала:
- Хотя бы оружие уважал.
Именно с того дня Мамед потерял к пистолету всякое уважение.
И вдруг ужас ознобом пронзил его тело. Ветер, гневно воя, начал уносить его куда-то и от пистолета, и от вида мертвой жены куда то в даль… В неведомую, одинокую чужбину, где не было не семьи, ни дома...
Вой ветра и боль мешали ему сосредоточиться, понять, где он очутился... Лишь одно было совершенно ясно: иного спасения от мертвого лица жены - нет.
Домой он пришел поздно. Туфли жены спокойно стояли у двери. Из кухни доносился звук телевизора.
Раздевшись в коридоре, он осторожно прошел в спальню. Включил там свет и проклятая «молния» зуба снова пронзила мозг.
…Пистолет опять лежал на прежнем месте – на тумбочке. Жена после работы, видимо, переоделась здесь. Платье было небрежно брошено на кровать, часы и серьги лежали перед зеркалом. А до пистолета она не дотронулась.
Взяв его в руки, он мысленно прикинул, куда бы его спрятать.
- Что, не пригодился?..
Жена стояла в дверях. Уперев руки в бока, устало смотрела на него.
- Почему же?!.. – пробормотал он, то ли от смущения, то ли от страха поглаживая будто что то живое, холодный метал пистолета.
Осмотрев его с ног до головы некой странной ухмылкой на лице, она вышла.
Что-то опять пронзило его до корней волос и он осторожно положил оружие на тумбочку.
…За ужином жена выглядела усталой и измученной. Неохотно жевала, видно было не разбирает, что ест.
- Жуй тише, - время от времени машинально говорила она младшей дочери, не отрываясь от телевизора.
Старшая ела, поглядывая прищуренными глазами то на Мамеда, то на мать.
- В чем дело? – спросила вдруг у нее жена.
Девочка, побледнев, пожала плечами.
- Ни в чем. - и неожиданно полными слез глазами, как после пощечины, посмотрела на отца.
Мамед обреченно подумал: наверняка, сейчас и у детей рот полон слюны. Потому, что жена и им говорит своим взглядом: «ненавижу»…
…Жевал он и чувствовал, как кусок во рту все растет и растет, а еда в тарелке все прибавляется и прибавляется...
Отложив вилку, Мамед встал, ушел в спальню и не включая свет, лег на кровать.
…Немного погодя жена опять билась в его железном объятии… Он, сдавливая одной рукой ей нежное горло, другой медленно водил бритвой по нему… Горячая кровь стекала по его пальцам, слезы текли из глаз… Истекая кровью, жена слабо, будто умирающий лебедь, трепетала в его руках…
…На кухне выключили телевизор… Жена вошла в спальню, включив неожиданно свет постояла у двери и глядя в упор, кивнула в сторону пистолета:
- Ну, что?.. Передумал?
Произнесла он это, странно растягивая губы. Кажется, возможная смерть мужа все-таки потревожила ее… - с легкостью на душе подумал Мамед. Или же она окончательно и бесповоротно возненавидела его. Если так, она совершенно права, подумал Мамед. Самоубийством ведь не грозят, это делают и все. А у него… увы, пока ничего не получается.
- Не уж то волнуешься за меня?.. – спросил он, подложив руки под голову и ласково посмотрел на жену.
В одной розовой ночной рубашке, она легкими шагами подошла к зеркалу, села спиной к Мамеду и плавными движениями расчесывая волосы, тихонько сказала:
- Я не нервничаю.
И впервые в жизни Мамед услыхал, как дрогнул ее голос.
- Думаешь, я смерти боюсь?.. – спросил он уверенно.
При слове «смерть» зрачки жены словно бы увеличились. Или это ему так показалось?!..
- Кто ж не боится смерти?!. – тем же ровным голосом откликнулась она.
Мамед привстал, сел в постели, взял пистолет с тумбочки и глядя на отражение жены в зеркале, долго, по ковбойски подбрасывал его на ладони. Потом поднес ствол к своему виску и уставился в ее лицо.
…Так, с прижатым к виску пистолетом и наблюдая за тем, как постепенно прямо на глазах бледнеет лицо жены, Мамед ощущал невыразимое облегчение, разливающееся по всему его телу... Вот, обозначались тени на щеках, дрогнули сжатые губы… казалось, вот-вот расплачется…
Если б он ранее не разрядил пистолет, - подумал с гордостью в душе Мамед, то лишь ради этого зрелища – зрелища ее мучений - стоило умереть... И с этой мыслью опуская палец на курок, он равнодушно спросил:
- Ну что, стрелять?..
…Жена поначалу будто не услышала его… Затем зрачки ее вдруг расширились. Сжав губы, она смотрела на него прямо с зеркало. Но внезапно лицо ее опять помертвело и металлический голос выстрелом пронзил его:
- Стреляй! – сначала тихо проговорила она, потом встав на ноги и обернувшись к нему лицом, неким, незнакомым голосом вскрикнула:
- Стреляй, говорю!
…От ужаса ли, от удивления, или от очередной «молнии» из ненавистного зуба, рука Мамеда дрогнула… и - палец нажал на курок…
…Грохот выстрела ворвался Мамеду в мозг… одновременно вышибая из черепа зубную боль, со всеми в месте… Он рухнул на кровать, уставившись лицом в потолок.
И перед глазами лишь молнией засверкала белоснежная лебедь в розовом одеянии, удаляющаяся с комнаты легкими, невесомыми шагами.
1987
Комментариев нет:
Отправить комментарий