(рассказ- роман)
Сообщение о предстоящем визите в страну Папы Римского Иоана - II воспринималось в однообразном потоке газетных новостей, чем то, донесшимся откуда-то неким воздушным гулом, витающим где-то на очень близком расстоянии, лишая смысла всю информацию, убивая интерес к вороху мирских событий.
Фотография Папы в белом облачении с его непонятным покроем, соответствующим моде какого-то иного мира - с короной Католической церкви на голове, сама по себе производила впечатление события.
Событие же для меня являлось - направляющегося в страну, далекую от христианства, легендарного, недосягаемого первосвященника, видеть которого мне доводилось лишь на экране во время скрипичных концертов на открытом воздухе во внутреннем дворике Ватикана, напоминавшем безветренный, тенистый райский уголок, или же читающим проповеди на площадях, заполненных толпами верующих – некое ощущение, что приближается он немощными шагами будто именно ко мне…
Несовпадения в сообщениях, распространяемых в печати, отсутствие точной информации о целях визита, нестыковка отрывочных заявлений по поводу причины визита свидетельствовали о некой скрытой мистичности его прибытия.
Часть сообщений обосновывала причину высочайшего визита понтифика, считающегося наместником Иисуса Христа на Земле, официальным приглашением главы государства. Согласно такого рода сообщениям, одним из выходов из нынешнего положения, сложившегося вследствие войны и проблемы беженцев, глава государства видел в поддержке этого авторитетного христианского священнослужителя.
В информации же, полученной из некоторых других официальных источников, утверждалось, что Папа прибывает в страну без всякого официального или неофициального приглашения со стороны государства, он едет сюда по своей инициативе. Намерением Папы было, как сообщалось, обратиться к мусульманам и христианам всего мира с призывом к единению и взаимной терпимости…
«… – Папа желает обратиться к мусульманам и христианам мира из пределов этой страны…» - Объявил посол Ватикана на Южном Кавказе апостольский нунций Клаудио Гучеротти.
…Но почему именно из этих пределов, из этой забытой, безвестной мусульманской страны, пребывающей всю свою историю во внутренних, нефтяных и политических дрязгах?!.. – думала я в те дни, сгорая от нетерпения…
…Решив поискать подлинные причины таинственного визита понтифика, начала рыться в заявлениях некоторых зарубежных радиостанций, на официальных сайтах Ватикана. Бесплодность долгих поисков все больше и больше подтверждала мою устойчивую убежденность, вынесенную из далекого прошлого - в непостижимости мира…
Приезд не имеющего сил самостоятельно передвигаться Папы из далекого Рима в нашу страну, обращение его на исходе жизненного пути к миру отсюда, изменит что-то именно здесь - в нашей стране, с завидным постоянством хранящей верность материальным идеалам, в те дни сознавала лишь я одна…
«…– Мое обращение есть молитва. Молитва человека за человека. Я возношу эту молитву единогласно со всеми вами. Молитву за всех людей мира… живых и умерших, призванных быть вместе с нами…»
В свое время, услышав эти слова, произнесенные Римским Папой на какой-то торжественной церемонии, я испытала некое чувство благодати, равновесия, когда-то очень давно, быть может, в далекие детские годы утраченное и оставившее вместо себя состояние внутренней неуверенности. Это было чувство безмятежного покоя внутри безграничной исполинской молитвы… ощущение себя в единстве со своими детьми и с юными родителями, ушедшими из жизни в молодые годы…
Еще одно потрясение я испытала и несколько раньше – на одной из традиционных церемоний на площади Святого Петра - во время моления, в котором участвовали десятки тысяч людей… когда старый понтифик, внезапно прервав проповедь, обернувшись к людям, сказал:
- Не бойтесь!..
И я поняла… каким-то непостижимым уму образом осознала его высшее восприятие человечества вне религий и наций… уловив недосягаемые высоты его прозрений, где нет различия между живыми и мертвыми…
* * *
…Историческую значимость визита религиозного деятеля, являющегося столпом Всемирной Епископской курии, в те дни понимали многие. О неких более возвышенных, таинственных целях предстоящего приезда, не имеющего сколь-нибудь заметной экономической подоплеки и политической заданности, смутно догадывались даже те, кто мало интересовался мировыми проблемами.
Но то, что мимолетная встреча накануне этих наполненных волнениями дней с одним моим коллегой – когда то витавшем с нами в высотах художественности, а потом вдруг как-то неожиданно исчезнувшим из литературной жизни, не являлась простой случайностью, я осознала гораздо позже - лишь после того, как старый понтифик покинув страну, удалился под сень своего далекого храма…
…В тот памятный день мы встретились с ним будто совершенно случайно. Произошло это на продуваемом перекрестке, перед входом во внушительное здание госучреждения, в котором он служил последние годы. Мы столкнулись, когда он направлялся к поджидавшему его неподалеку черному служебному автомобилю. Увидев меня, он почему-то растерялся и странным образом настороженно застыл на месте, словно не решаясь подойти ко мне.
С поступлением на государственную службу всякий раз при встрече с нами - бывшими собратьями по перу, попадал он будто в некую неловкость, принимая почему-то непонятный облик виноватого… но дальше, по ходу разговора, подобно спасенному утопающему, постепенно приходил в себя, что я связывала с его внутренним решением, принятым некогда, в некий роковой день… когда он, видимо, уверовав в никчемность Литературы как ремесла, не приносящего пользы для человеческой жизни, в силу этого теперь будто испытывал чувство угрызнения за прегрешения перед Ней и перед нами…
Раньше его это отношение к Литературе и ее создателям - перепады настроения, черный юмор и злую иронию, которые он проявлял к ним, - я связывала с его усталостью от нелюбимой работы, но с годами ощутила, что эта ненависть, оправдывавшаяся им, постепенно переходящая в мрачную, жгучую вражду.
…В тот день, взирая на мир утомленными глазами из неведомого далёка, он, с плохо скрываемым скепсисом слушая мои полные мистики, несвязные речи о неясной причине предстоящего визита Папы и, словно предотвращая какую-то опасность, с непонятной суетливостью со своей высоты увлеченно принялся «приземлять меня».
- Когда-то его звали Леликом. - сказал он. – Ведь раньше он актерствовал. Потом пристрастился к литературе… а в итоге стал Папой.
Высказавшись, он пристально уставился в мои глаза из своей «дали», будто хотел уточнить, насколько я облажалась в своей простодушной эйфории. Вообще-то, его отношение к людям литературы - острое наслаждение от обличения их беспомощности и слабости, злая ирония в его вроде бы невинных шутках по их поводу, - я почувствовала еще задолго до этой нашей, вроде бы случайной встречи, когда он уже перешел на свою нынешнюю работу. Поняла, как опирается он на некие искусственные устои, сооруженные в «верхах», недоступных скопищу неудачников, способных лишь барахтаться в какой-то там магии художественного слова.
…увидев меня он забыл про свою черную машину с шофером, которая ждала его у тротуара, и, приноровившись к моим шагам, пошел рядом.
Словно выполняя государственное поручение, он с заученной последовательностью начал перечислять «факты» тайного вмешательства Папы в мировую политику, «разоблачая» коварные движения указующего перста понтифика, значимо влияющие на мировые процессы…
…Я же, посматривая на его маленькие, похожие на женские ботинки, не сочетавшиеся с высоким его станом, жалела о своих «неуместных взлетах» и думала, чем же визит Римского первосвященника мог так зацепить его - этого, некогда заставлявшего нас трепетать от своих полных болью строк человека?..
Случившуюся с ним непонятную метаморфозу почти сразу же после перехода в это важное учреждение, которое, занятые разговором, мы оставили позади, превращение его в пугливого государственного служку, вздрагивающего от собственного голоса, я, в первую очередь, связывала с его окружением – армией чиновников, мелкими, быстрыми шажками с утра до ночи деловито сновавших по напряженно натянутым коридорам учреждения, чьи лица чем то напоминали рельеф предгорий.
Наблюдая этого «певца свободы», некогда содрогавшегося от безмерности фантазий, от вечного присутствия витающей где-то поблизости смерти, на всевозможных официальных заседаниях последних лет, – часами сидевшего с туго затянутым галстуком, очками на кончике носа, наушниками в ушах, со сдержанностью и усердием отличника непрерывно записывающего что-то, - я вновь и вновь убеждалась, насколько неожиданна и непредсказуема тайная человеческая суть… и какой-то частичкой своего сознания все-таки надеялась, что, рано или поздно, ему станет тесно в этих унылых залах заседаний, и нестерпев он наконец то вырвется из этой удушающей тесноты, вспорет ее, как брюхо мертвой рыбы и обретет спасение…
Однако по прошествии долгих месяцев, а потом и годов я подмечала на его лице вместо признаков тоски и стесненности, в тщетной попытке обнаружить в глубине его глаз хоть что-то, похожее на душевное смятение, следы затаенного счастья, покоя и удовольствия, и понимала, что ни о Литературе, ни о тех, кого она избрала, я ничего не знаю, и от подобного прозрения испытывала еще большее потрясение.
…Мы перешли на другую сторону дороги и двигались в направлении одного из центральных парков города… Пытаясь скрыть замешательство, а, может быть, как-то смягчить его, погасить иронию, которая проявлялась на его лице, я принялась рассказывать ему все, что знала о Папе… Как он, первый из глав Ватикана, посещал мечети во время визитов в мусульманские страны, как помогал сотням тысяч бездомных и нищих из своего личного бюджета, как по ходу проповедей поэтизировал молитвы, произнося их в стихотворной форме, о том, как все энциклики, рассылаемые в епархии, находящиеся под духовным управлением Ватикана, и даже строгие официальные документы он непременно завершал трогательными стихотворными молитвами… как, читая стихи даже в литургиях, он превращал этот строгий традиционный церковный обряд в умиротворяющий духовный акт…
…Шагая рядом, он слушал меня почему-то с кислой миной, сморщив губы, и все смотрел на свои башмаки… Странно, но и раньше эти несуразно миниатюрные ступни каким-то образом влияли на мое восприятие даже самых сильных из его стихотворений, ощутимо снижая энергию его поэзии…
…Я продолжала говорить, о том как с любовью к литературе Он сумел создать в этом древнем очаге веры нетрадиционную атмосферу, что своими поэтическими ощущениями, витающими выше всех культов, ему удалось расшатать окаменевшие за долгие века церковные рамки, чем поверг в смятение сам Ватикан, саму гильдию Кардиналов… Все пыталась изобразить ситуацию появления поэта-священника, опиравшегося на малоподвижные церковные законы, но приводившего в действие иные, абсолютно новые, неписаные законы, создающие в Ватикане некую иную ауру…
…Коллега мой все молчал. По его лицу было заметно, что сказанное в нем ничего не изменило. Я же от собственных слов растрогалась сама и, чтобы смягчить спазм, сжавший горло, часто покашливала.
То ли от волнения, то ли от долгого разговора на ходу, наши шаги замедлились. Цель, к которой, подгоняя время, я неслась, по ходу беседы потеряла свою значимость. И теперь мы «просто прогуливались».
- Возразить нечего. Старик – поэт что надо. И как же ловко он использует свои возможности… – сказал он, и на губах его мелькнула улыбка умудренного жизнью человека.
…В последнее время меня пугало или настораживало его саркастическое отношение к нуждающимся поэтам и прозаикам… Вместе с тем, неосознаваемой до конца стороной своих ощущений я догадывалась, что эти «слабаки», о которых он отзывался с беспощадным юмором, чуть ли не о слабоумных, больных психически, своей преданной любовью к литературе мешают ему в этом его особо важном учреждении, в высоком кабинете с плотно закрытой дверью, обитой кожей с обеих сторон, причиняя тайные страдания, связанные с чем-то, загнанным глубоко внутрь…
И в прошлую нашу встречу на том же узком тротуаре, разговорившись о друзьях, о минувшем, когда я принялась оттолкнувшись от земли, вспорхнув к необъятным горизонтам Слова, увлеченно рассуждать о Литературе, он лишь улыбнулся со знакомой злой иронией и сказал:
– Кончай эту комедию!.. О чем речь? – Но тут же как будто съежился… и тогда я поняла, что он боится Слова, как чего-то могущественного, способного уничтожить его.
Он и сейчас находился в напряженном ожидании опасности. Лицо и губы его побледнели, хотя шагал он, не выдавая этого, медленной, вальяжной походкой, однако чувствовалось его стремление выйти победителем из нашей беседы.
Так, беседуя, мы достаточно далеко удалились от места его работы. Казалось, и он забыл о запланированной важной встрече и о чем-то еще более важном, а, может быть, просто задвинул все это на задний план, так как с привычным деловитым упорством продолжал разрушать мою «эйфорию».
– …Искать чудо в этом мире – то же самое, что ловить птицу под водой. Все твои разговоры это лишь… творчество. Чувства, работающие на вымыслы… – сказал он - как бы поставил печать на исходящий документ - и умолк с видом жреца.
…Я же не сдавалась. Напомнила о публичном извинении Папы перед всем мусульманским миром за крестовые походы, тем самым взяв на себя ответственность за великие грехи, за разрыв связей между христианскими Западом и Востоком, за религиозные войны и инквизицию, даже за осуждение на пожизненное заключение, вынесенное инквизицией Галилею, о лично принесенном извинении перед всем человечеством… Припомнила и то, что через триста сорок лет после смерти Галилея, утверждавшего, что не Солнце вращается вокруг Земли, а Земля и все остальные планеты - вокруг Солнца, по инициативе Папы была создана комиссия, реабилитировавшая ученого, снявшая с него все обвинения.
…Он, казалось, не слушал меня, шагая все поглядывал на витрины магазинов и вдруг проговорил:
– Ну как можно освободить человека от чего то после его смерти?.. – и язвительно хихикнул.
Я выложила ему свою гипотезу о возможности продолжения наказания, понесенного в земной жизни, на Том свете. Это, похоже, совсем разозлило его и он зашагал побыстрее, больше не поворачивая лицо ко мне…
…Думая о его внутренних терзаниях, о том, что служит причиной его смятения, я бередила свою совесть виня самих, за то что некогда выпустили из рук этого кентавра - одной частью принадлежавшего Литературе, другой – важному учреждению с узкими коридорами; а иногда, вспоминая морщинистое лицо его ядовитой, недовольной всем на свете жены, видела причины всему произошедшему с ним в ней …
Яд, исходящий от этой женщины, я ощутила еще совсем давно… на каком-то общественном мероприятии, заметив как он обращается с ней - с чем-то смертельно опасным, с тайной осторожностью, с трепетным почтением… Такое же отношение просматривалось и в его полных тревоги и страха стихах последних лет, посвященных ее туфлям, перчаткам… Он читал их без вдохновения, с непонятной напряженной ответственностью, будто официальный документ. И его привычку с раннего утра до поздней ночи, зачастую и по выходным дням, засиживаться в своем кабинете, напоминающем камеру-одиночку, я также увязывала с ужасом остаться лицом к лицу, один на один с этой женщиной…
А временами же я сваливала всю вину за происходящее на саму жизнь, на весь мир, управляемый страшными законами материальности, стремящейся уничтожить все духовное…
…Шагая рядом, я вспоминала его далекое прошлое… не имея возможности платить за свет и тепло, долгие зимние месяцы замерзал он со своей семьей в темноте… семейные неурядицы проглядывали сквозь неопрятность его одежд, когда, подавленный беспросветной нуждой, придя на работу, он молча сидел в своем пыльном закутке и смотрел оттуда на нас отрешенным взглядом… В такие минуты он напоминал старого, мудрого филина, потерявшего всякие ориентиры среди обилия развалин, окружавших его с четырех сторон…
Но вполне возможно, что причиной его страхов было совсем не то, о чем я думала. В его необъяснимом беспокойстве крылись будто и некие другие причины, временами, слой за слоем, проступающие на его лице, подобно крови, сочащейся из скрытой раны. Но додуматься до них я не могла. Вернее, сил на это не хватало.
По количеству разноцветных таблеток, по обилию разносортных капель, без которых он не обходился, я ощущала нарастание его пресловутого беспокойства, «беспричинного» страха.
…Свернув направо, мы вышли на Приморский проспект. То ли от непрерывного курения, то ли от еще от чего-то лицо и волосы его заметно поблекли. Двигаясь рядом бесшумными шагами, затаив дыхание, он, кажется, пытался уловить ход моих мыслей. Я же продолжала говорить о Папе… Охваченная желанием окончательно развеять его несносный цинизм, я припомнила и ритуалы изгнания дьявола, неоднократно проводимыми Папой в одной из Римских церквей… подробно описав один из них, где он освободил из черных тенет «отца погибели» молоденькую девушку, которой было внушено, что дьявольские слюни исходят из радио, отчего несчастная тронулась умом и, издавая нечеловеческие вопли, каталась по полу…
- Дьявол витает над миром… и овладевает нами в самый неожиданный момент…
От слов Папы о дьяволе лицо моего спутника наконец-то изменилось… на нем возникло выражение ответственности. Увидев это, я умолкла.
* * *
…В ту ночь мы встретились с ним еще раз - во сне - на том же тротуаре около его особо важного учреждения…
…Появилась я в этом сне почему то в его душном, полутемном кабинете… и долго заполняла некими мелкими знаками и буквами некие чертежи, напоминающие проекты фантастических сооружений… От микроскопичности букв и умопомрачительного обилия знаков жоть я и ощущала слабость и дрожь в коленях, но оторваться от этого его важного поручения никак не могла… и изнывая от собственной покорности, все заполняла и заполняла бесконечные графики и таблицы…
В конце этого умопомрачительного процесса заполнения таблиц, бывший мой коллега, зажав подмышкой папки и встав передо мной, с торжествующей улыбкой сказал:
– Поздравляю, приказ ваш подписан. С завтрашнего дня вы приступаете к работе в Министерстве налогов, старшего инспектора…
…На следующее утро долго пытаясь найти толкование этих странных видений - чертежей с их мелкими знаками, проворчалась в постели, но разгадать сон мне так и не удалось.
Только ближе к вечеру, избавившись от служащих компании, собирающих деньги за электричество, и краем глаз следя за репортажами из Милли Меджлиса*, вдруг неожиданно вспомнила концовку сна… - охватившее меня невыразимое чувство удовлетворения от неожиданной вести нового назначения…
* * *
…В связи с приездом Папы начались подготовительные мероприятия на государственном уровне. Были приняты соответствующие организационные меры для обеспечения церемонии встречи священнослужителя с представителями общественности и запланированного на одном из крупнейших спортивных комплексов ритуала массовой проповеди.
Шла подготовка к приему Папы и в президентской резиденции – роскошном дворце, расположенном в гуще живописного парка в высокогорье города, где предполагалось поселить Папу на время его двухдневного визита.
Однако за день до приезда святейшего газеты распространили заявление Особого управления Ватикана по поводу визита, где уточнялось место проживания Папы во время пребывания в стране:
«Папа разместится не в резиденции», а в маленьком, невзрачном отеле, расположенном на окраине города…
…Причина отказа от резиденции ни до, ни после визита, ни со стороны официального Ватикана, ни представителями властей так и не объяснилась…
За неделю до приезда святейшего на улицах города стали появляться католические священники в длиннополых рясах, молодые розовощекие служки. Как сообщалось, представители службы безопасности главы Католической Церкви уже прибыли в город… Их можно было увидеть и на центральных улицах, и на многолюдной площади Фонтанов. Иногда их замечали даже на самой окраине - в узких переулках старых кварталов.
В те дни я, как и все, недоумевала: от кого и от чего будут защищать Папу эти доброжелательные люди?
Ответ на это - от чего берегли Папу и тут и там – величественные стены Ватикана, полутемные церковные помещения, надежный служебный персонал и сотня гвардейцев в железных касках - я получила только после той знаменательной встречи с моим бывшим коллегой…
*Национальное Собрание
* * *
Часто думая о человеке - добиравшемся когда-то на работу в холодные, ветреные дни в одном тонком пиджаке из дальних, бедных кварталов пешком… и в какой-то миг судьбы сумевшего перебраться на, так сказать, «безветренную сторону жизни», я почему-то вспоминала его не по годам разумных, молчаливых, со стриженными головками детей… жену, почерневшую, перекрученную вечной нуждой и постоянными лишениями… Представляла его семью… тихими ночами набрасывающуюся на него с яростной ненасытностью, пожирающую вместо хлеба стопки его «никчемных» стихов…
…Он и сейчас писал стихи, и в них он, как и в прежние времена, сетовал на одиночество, на жизненные потрясения, то призывал на помощь Бога, то корил «мир жестокий», однако мастеровитая гладкопись лишала этих слов прежней живости… и они уже не вызывали былого восторга, будто проскальзывали мимо всех потрясений и переживаний, мимо Бога, вызывая чувство сострадания, подобное тому, какое испытываешь к брошенным, беспомощным детям… Порой мне хотелось собрать в охапку все эти немощные слова и спрятать их подальше, защитив от чего-то…
…Это было в те времена, когда я вообще испытывала странные, не совсем объяснимые чувства, постоянно наплывающие на меня откуда-то извне…
Все началось с того, что я как-то вдруг почувствовала свое бессилие перед вещами - армией предметов, обладающих особой силой... Их агрессию, напоминающую скорее сопротивление, я испытала одним из знойных весенних дней, убирая в чемоданы зимние вещи, собираясь заменить их легкой одеждой… В тот день я вдруг обнаружила себя в эпицентре душного потока ворсистых жакетов, бесчисленных кофт, шапок, перчаток… после чего проспала двое суток сном человека, потерявшего сознание от солнечного удара…
А еще раньше – когда, словно бы выпорхнувший из своего укрытия, сам по себе исчез сверток с драгоценностями, подаренными мне по случаю многочисленных знаменательных событий, я, вместо естественного огорчения, ощутила некую странную легкость… привкус незнакомой новой волны свободы… и поняла причину помех - исподволь, из своего потаенного угла на протяжении долгих лет создаваемых именно этими дорогими изящными безделушками…
Позднее, когда смутно ощущаемое воздействие бездушных предметов переросло в отчетливо осязаемое давление, я осознала, что мы, внешне вроде бы управляющие всеми этими «мелочами», на самом же деле как-то, по каким-то неведомым нам законам, безнадежно зависим от них…
…Это необъяснимое тягостное ощущение я испытала, спустя некоторое время, и на юбилее этого нашего друга-поэта – в его роскошном особняке, выстроенном после перехода на новую работу.
…Там, сидя на готических стульях с высокими спинками, окружающих исполинский, на пятьдесят персон, продолговатый стол, уставленный полчищем столовых приборов, напоминающих череду редких раковин на белом песке, я поначалу ощутила легкую тошноту… немного погодя, почувствовала головокружение от обилия разнообразных по форме фарфоровых предметов, выставленных в вычурно инкрустированных горках – всех этих слоников, кивающих японских божков… тело будто пронзило током, что возникает, обычно, от плохих новостей… А спустя еще немного, озираясь по сторонам, я вдруг поняла, что нахожусь в заточении у этих совсем не простых вещей, неким тайным заговором опутавшим меня со всех сторон…
* * *
…Именно в тот день – наблюдая почтительное отношение моего коллеги по перу к расположенным в особом порядке столовым приборам, его нежную заботливость к ним, - то, как ставлял он после каждого глотка на стол свой тяжелый, на длинной ножке хрустальный бокал с переливающимся в нем обворожительными оттенками вином, наблюдая его жену, благоговейно
снующую мимо заполненных хрустальной и фарфоровой утварью буфетов, я ощутила царящую в этом доме трепетную ответственность в отношении к вещам… и тайное превосходство над всем живым этих безропотных предметов, на самом же деле - обладающих некой скрытой поглощающей силой… Силой устрашающей, довлеющей своей липкой вечностью материального над всем тленным…
…Мое это болезненное опасение вещей чем-то походило на тщательно скрываемый страх нашего друга-поэта перед Литературой…
И в этом столкновении опасений одно я понимала совершенно точно: некими тайными законами, дополняющими, или как бы отвергающими друг друга разными полюсами – как тело и душа, разум и чувство, явь и тайна - я и он - со всеми своими крайностями, отталкивающими и одновременно как то дополняющими друг- друга - мы боялись друг друга…
* * *
…В день прибытия правопреемника Святого Петра, Римского Папы Иоанна Павла II над городом сыпал мелкий дождь… Словно бы кто-то стряхивал с неба над городом зернышки, засевая необозримое поле...
Всю ночь над столицей, сотрясая небесные своды, сверкали зеленовато-голубые молнии. Горожане, выглядывающие из окон, стали очевидцами невиданной до сих пор сказочной картины – над столицей полыхал небесный фейерверк…
…Я же той ночью, глядя на величественные всполохи молний, дробящие косыми трещинами небесную твердь, вспоминала самолет, приземлившийся в полдень на взлетное поле аэропорта, вынесенного на пыльную, обдуваемую порывами ветра посадочную полосу, словно праздничное подношение, понтифика в своем, напоминающим свиток чистых листов бумаги, одеянии…
…Озирая грохочущий грозами купол неба, я почему-то вспомнила и о беспрецедентном в истории Ватикана историческом шаге легендарного старца – созыве чрезвычайного собрания Гильдии кардиналов, на котором был поставлен вопрос о покаянии Римско-католической Церкви пред Богом и людьми… думала о всевозможных грехах, быть может, совершенных внутри величественных стен Ватикана, где покоятся мощи многих святых, самого Святого Петра… При мысли о приезде Папы – человека, одаренного болезненной чуткостью к понятию греха, искавшего его следы и среди священных церковных стен, сюда – в страну, где обесценено само осознание греха, сжималось сердце…
…Неожиданное появление Римского Папы, преодолевшего такое большое расстояние, почти не имея сил передвигаться, в те дни многим казалось странным… Что же все-таки поддерживало его в столь изнурительном испытании?.. Какой такой интерес представляла для него - белолицего, мудреца, немощного церковника эта маленькая, смуглолицая мусульманская страна?!..
Люди, более или менее осведомленные, были уверены в том, что причина приезда Папы Иоанна, в действительности, лишь вознесение молитвы. По их мнению, спасительная молитва, прочитанная именно здесь, имеет свой смысл, недоступный всеобщему пониманию…
Я же думала о той ночи… - согласно традициям Ватикана, перед церемонией принесения клятвы, проводимым им в маленькой, скудно обставленной «Комнате Слез»… о самом проникновенном стихотворении, произнесенном им в ту самую ночь вместо молитвы…
* * *
…Для освещения церемонии встречи Папы в аэропорт съехалось бессчетное количество местных и зарубежных теле-радио журналистов и фотокорреспондентов. Поднаторевшие в деле приема высоких гостей государственные деятели стояли на полосе приема с привычно озабоченным выражением лиц.
Стоявший наготове позади полосы военный оркестр заиграл печально-торжественный гимн Ватикана, как только в дверях самолета показался Папа…
…Вся тяжесть состояния здоровья священника сразу же бросалась в глаза. Осторожно перенесенный из спускаемого по трапу кресла в специальную коляску, едва держался он на ногах, осматривая все вокруг усталыми отсутствующими глазами… будто не приехал, а вернулся в страну с никак нескончаемыми, утомительными проблемами и желал побыстрее избавится отсюда...
…Подобным уставшим взглядом в свое время, говорят, он глядел в одиночной камере и на своего неудавшегося убийцу - Мехмеда Али Агджу, стрелявшего в него на площади Святого Петра…
На этой тайной встрече, когда, потрясенный спасением Папы, Агджа воскликнул:
- Почему вы не погибли?.. Ведь я же знаю, что целился точно?.. – понтифик, промолчав, дочитал молитву и тяжелым шагом покинул камеру…
А вернувшись, подписал обращение Ватикана к правительству о помиловании преступника… и спустя некоторое время в одном из своих пояснений по поводу этого события высказался:
– Этот мир не в состоянии сделать человека счастливым…
В те дни Папа открыл всего лишь одну из тайн своего чудного спасения.
Он поведал о том, что спасение его произошло благодаря изменению траектории летящей в него пули дланью Святой Девы Марии…
- …Все это смахивает на легенду… – сдержанно сказал мой друг-поэт уже после визита Папы на одном из официальных мероприятий, где среди переполнивших огромный зал людей он как-то с легкостью сумел найти меня.
Тембр его голоса, уверенное выражение лица в тот вечер говорили о том, что прав он.
…На этом мероприятии, осаждаемая веселой музыкой и зычными бодрыми голосами, я почувствовала что-то вроде бессилия и непонятную болезненность ощущений, связанных с Папой Иоанном... В необъяснимом замешательстве озираясь по сторонам, вдруг увидела себя провинциалкой, пробравшейся в «шумный, головокружительный водоворот центра» с тихих окраин…
В тот вечер я вернулась домой, не дождавшись конца мероприятия, с горьким чувством поражения… и всю ночь во сне продолжала проигрывать моему сильному, самоуверенному другу…
…В том сне под давлением смертельной тишины и его настроения, сопутствующим его ироническими взглядами я знакомилась с пожелтевшими бумагами, которые он все доставал из пыльных толстых папок, заверенных разными печатями и штампами… где значилось, что Галилео Галилей действительно допустил непростительную научную ошибку перед человечеством, что не наша Земля и планеты кружат вокруг Солнца, а солнце кружится вокруг планет и Земли, и сознавала наше с Галилеем и Папой бессилие...
* * *
…Приглашенные на торжественный вечер в Президентском Дворце – деятели науки и культуры, чиновники, депутаты, известные политики и журналисты - входили в зал со странной настороженностью, осматриваясь вокруг некой скрытой опаской, будто боялись чего то неожиданного…
От яркости света, или от взволновонности, они словно не замечали друг друга и, только лишь заняв свои места, принимались с неуверенной осторожностью здороваться с окружающими.
На сцене не было ничего, кроме одного кресла, отделенного видимо для Папы.
Прошло немного, как под воздействием чего то зал, вдруг поднялся на ноги… и все принялись аплодировать, приветствовая Папу, появившегося на сцене, с помощью Главы государства. Зашагав по сцене мелкими, хрупкими шагами к центру, он остановился и подняв дрожащую руку начал поприветствовать присутствующих. Потом повернувшись, при поддержке двух молодых священников, прошел он на правую сторону сцены и сел в отделенное на для него кресло, с красной, велюровой обивкой.
Объявив церемонию открытым, Глава государства поприветсвовал Папу, обозначив его роль в общественной и духовной жизни человечества, перейдя после чего к положению в стране - о потерянных землях, о трудных условиях жизни беженцев, призвая все религиозные конфессии оказать помощь в решении этого вопроса…
…старый понтифик слушал Главу государства… но была заметна его усталость от длинной дороги, от болезни... Веки его опускались все ниже и ниже, голова все тяжелела, время от времени, вздрагивая от шепота наклоняющегося к нему монаха… Вздрагивая, обводил он зал, взглядом сонного младенца, и впадал снова в забытье… Ощущалось, как временами, столкнувшись с чем-то в своих думах, он будто расстраивался, впадая в безисходную печаль… затем обхватив то голову, то лицо руками он вновь уходил в себя, удаляясь и от нас, и от той печали, витая в неких далеких пустотах…
…Закончив речь, Глава государства слово представил Папе.
Отдышавшись, будто от долгой, утомительной дороги, старый священнослужитель начал говорить сидя. Говорил он невнятными обрывками, порой умолкивая в изнеможении…
После короткого приветствия Папа стал, ко всеобщему удивлению, говорить о бесконечности Великого Божественного Милосердия, о терпении и взаимопонимании, о Литературе - Художественном Слове, как о чем-то целительном, очищающем, способном спасти мир…
…От теплоты волны, потоками льющий в полутемный зал со сцены, независимо от себя, потекли слезы… Я ни как не осознавала, как, каким это образом улавливаю я эти волны… обвалакивающие, обнимающее меня, как мать своего дитя… украдкой вытирала слезы, чтобы никто не заметил… так как, по скрытым зеваниям, шушуканиям, что звучали вокруг, я явно ощущала, что старый понтифик – далеко не желанный для этого - пропитанного долгими годами официозом зала гость….
…С трудом ловя невнятные слова понтифика в среди шепотков, окружавших меня со всех сторон, я постепенно стала понимать истинную суть приезда его в страну… - …сильное желание защитить всех нас от чего-то, неведомого и нам самим, от неких неизвестных болей и оков, изменить чего то коренного, перевернув все вверх дном… а, может, и лишь из-за меня… чтобы утвердить мои, возможно, слишком простодушные, но помогающие мне жить в этом мире ощущения…
Именно в тот день, на этой исторической встрече, от близости Папы или перед величием самого слова «Литература», свободно парящего под сводами помпезного дворца, я со скорбью ощутила и бессилие Литературы, способной отпустить из поля собственного притяжения своих же
избранников… и от этой новообретенной горькой истины почувствовала странную слабость, неумолимую обреченность на некую неизбежную бездну…
…Говоря, Папа смотрел куда-то в неизвестность, будто считывая оттуда необходимые слова… Вдруг, прервав выступление, больше напоминающее литанию, и выдержав короткую паузу, восстанавливая прерывающееся дыхание, резко сказал:
- Не ешь при голодных!.. А если приходится есть - пригласи их к столу…
Фраза эта, произнесенная с неожиданным жаром, одиноко повисла в воздухе зала… А он умолк, вновь удаляясь в свои неведомые пределы…
…После этих слов Папы публика впала в тихую растерянность… в протоколе церемонии возникли непредвиденные сбои… сияющая торжеством сцена на мгновение застыла…
Паузу прервал детский хор, поспешно вытолкнутый на подмостки...
* * *
…С завершением визита главы Ватикана, когда он был доставлен обратно в аэропорт и оттуда самолетом отправлен к себе на родину, на территории страны впустились в ход странные климатические перепады...
Началось все с того, что в дальних горных районах пролились невиданные доселе в этих местах тропические ливни. Гигантские селевые потоки накрыв бесчисленные населенные пункты, умчались к предречным городам, унося оттуда с собой десятки домов…
В столице же, к вечеру за темными облаками, закрывшими небо с приездом Папы, стали тихо-тихо рокотать громовые раскаты…
…После отъезда Папы количество выпавших осадков оценивалось местной гидрометеослужбой как небывалое в этих краях. То, что в дальних районах аномальные осадки принесли немалый вред - было разрушено много жилищ и смыты посевы, создавало панику.
А в столице городская канализационная сеть не смогла справиться с обилием дождей, улицы заполнились потоками воды… внутри салонов машин, оставшихся по среди дорог, как лодки, растерявшиеся в море, виднелись лица с выражением ужаса перед Концом мира…
Одним словом, с какой то божественной последовательностью все работало на мой рассказ.
Рассматривая материалы для рассказа, которого намерена была писать - выступления Папы, его интервью, фотографии, которые носила с собой везде, словно священную реликвию, и прислушиваясь к звукам приближающейся грозы за окном, я ощущала некое чувство победы, и к горлу подкатывал комок слез…
Рассказ должен был повествовать о начавшихся с приездом Папы таинственных чудесах природы…- о том, как эти нескончаемые дожди, принесенные им, пытаются смыть серую пыльную оболочку с страны, переменить что-то… о том, как ночные громы и молнии, ошеломляя людей, порождают в их душах страх Божий…
…Опасаясь упустить некую нить, я работала, не отрываясь, слушая по телевизору и радио одним ухом о природных аномалиях, вторгшихся в страну, и отмечая все на полях страниц… Вскоре и сам рассказ-роман мой стал изливатся диковинными дождями… Иногда мне казалось, что эти мои словесные ливни не дают прекратиться дождям Папы… Дело дошло до того, что я научилась управлять дождями с той же легкостью, с какой распоряжалась ими на бумаге… Это происходило примерно так: бродя по улицам, мне удавалось остановить дождь одним лишь своим желанием изливавшимся от души и безо всякой корысти… И они смиренно заканчивались, чтобы начаться снова…
…Меня не удивляли ошибочные прогнозы местных метеорологов, ежедневно обещавших скорое прекращение осадков, вызванных якобы какими-то циклонами. Потому, что я точно знала, что эти пахнувшие свежескошенной травой дожди проливаются тут не из случайных облаков, пригнанных откуда-то из близлежащих земель. Это были дожди старгого понтифика… - слабого и больного, но все же смогшего что-то изменить в конце концов, в этой, ни чем неизменяемой стране…
Да, от продолжительной угрюмости бессолнечного неба, от печальной безлюдности промокших, скользких улиц, от рокотавших ночами тихих гулов, словно доносящихся из иных миров, от всего этого становилось понятно: что-то изменилось, чему-то пришел конец…
Изменился и цвет моря, весь год мутного и серого от северных ветров, теперь оно отливало изумрудно-зеленым…
В тех местах, где селевые потоки снесли неприглядные развалюшки, начали стремительно расти белые дома с красными, черепичными крышами…
…И люди переменились после целительных папских дождей. В их походке и обращении чувствовались мягкость и смирение…
…Что-то произошло и в том государственном учреждении по особо важным делам. Здание, будто испугавшись, отодвинулось на несколько шагов назад, а широкий тротуар перед ним сузился. Потемневший то ли от обильных осадков, то ли от черноты стоявших щитом перед ним служебных лимузинов, дом этот странно уменьшился и в размерах. Он словно бы изнутри опустел, казалось, и свет не горел вечерами…
…А я все старалась дописать рассказ о Папе, иногда писала его даже ночами, во сне…
В этих снах порой, то ли под воздействием неких косых солнечных лучей, то ли под влиянием каких-то южных циклонов, с несвойственной мне трезвостью начинала сомневаться в чем то… готова была признать все происходящее, по словам моего бывшего коллеги, «плодом писательского воображения»… Он опять все появлялся в моих снах… в разных обличиях толково увязывая обилие дождей, без устали омывающих, очищающих страну, со сдвигом земной оси и местоположением планет во Вселенной, обосновывая сказанное происходящими во всех уголках Земного шара природными катаклизмами… я же переживая бессилие перед его «вескими научными аргументами», подавленная его настойчивостью сдавалась ночами перед его железной логикой… Но по утрам с некой тайной верой заново чувствовала себя победителем…
А иногда, в неких сумрачных снах я видела его со страхом на лице, прокомшим и потерявшимся в этих дождях… видела и бредущих за ним других моих коллег по перу, со своими страхами и непостижимыми, тщательно скрываемыми страданиями в глазах… Пытаясь все спасти их от чего то, и проваливаясь все куда-то, в похожую на узкую горловину щель… задыхаясь, я беспрестанно все твердила им:
- Не бойтесь!.. Не бойтесь!..
2004
Комментариев нет:
Отправить комментарий