Он резко дернулся, случайно коснувшись жестких волос жены, потом снова осторожно улегся, натянул одеяло на голову и с бьющимся сердцем замер. Хорош же я, здесь, под одеялом. В застывшем мозгу билась одна единственная мысль – он снова не может совладать со своим телом, оно не слушается его, сколько ни старайся – ничего не выходит. Оно – это мерзкое, проклятое тело, хочет Ее…
То ли от напряжения, то ли от духоты под одеялом сердце неистово колотилось в груди и, казалось, вот-вот разорвется. Ну, когда же это тело насытиться Ею?!. Впрочем, кажется, только лишь тело тянется к ней, с тоской подумал он. Да… с самого первого дня только тело хочет Ее. Хочет сначала ее ноги, потом шею… Нет, сначала шею, потом ноги…
Да в чем виновато мое бедное тело, думал он, обливаясь потом? Это все клетки, тысячи, миллионы подлых нервных клеток – они хотят Ее. Они довели его до такого состояния, разрушили его жизнь, отняли детей, жену, которую всегда любил… Это они свели его с ума. Маленькие негодяи…
И тут он почувствовал, как клетки снова коварно оживают. Они опять были голодны…
…Жена вздохнула, сердито заерзала в постели, потом вскочила, подхватила одеяло, подушку и, шлепая по полу босыми ногами, вышла, громко хлопнув дверью. И тогда он услышал, как за окном идет дождь…
…Странно, подумал он, дождь беспрерывно льет всю неделю…
Он слышал, как капли капают с потолка в ведро… Сердце еще продолжало бешено стучать, но сам он успокаивался, отбросил одеяло, подложил руки под голову, закрыл глаза и снова увидел Ее.
…Она стояла в конце полутемного коридора, болтала с кем-то и улыбалась ему. Он ощущал Ее запах и чувствовал, как у него кружится голова… Где-то шел дождь… Удивительно, дождь, кажется, не прекращается с тех пор, как они познакомились… Он идет днем и ночью вот уже два года… Потолок не выдержал и в самом центре дал трещину, похожую на ветку…
…Утром жена не стало завтракать с ними, возилась в других комнатах. Иногда казалось, она что-то вонзает в стены…
Он жевал, представляя злое лицо жены, и думал, что сейчас она, может, как раз пробивает головой потолок…
Дети сидели напротив с набитыми ртами, молча смотрели на него, словно жалели…
…Через несколько минут он был уже в двух кварталах от дома. Стоял под дождем рядом с Нею.
- Дорогая, ну хоть на часок… - молил он.
- Сегодня никак не получится.
Наверное, из-за пасмурной погоды лицо Ее казалось бледным и больным. И голос словно увял, под глазами легли тени, и смотрит на него откуда-то издалека. Как будто глаза Ее в тюрьме…
Проехавшая мимо машина обрызгала их грязью.
- Если мы не встретимся и сегодня, я сойду с ума… Ты понимаешь?! – заорал он чуть ли не на всю улицу, сжимая Ее локоть, потому что опять почувствовал: сердце вот-вот разорвется.
Она прикрыла глаза. Дождинки с ресниц медленно струились по щекам.
- Пойдем, родная, пойдем… пойдем, пойдем.
Он коснулся Ее лица: - Пой-дем…
Он все повторял и повторял это слово, пока оно не загрохотало в его мозгу. И тогда Она тоже произнесла его.
Вскоре они были уже далеко, в пустом доме, в грязной постели…
…Тело его стало теплым и расслабленным. Пульс ровным. Сердце билось размеренно, как часы.
И тогда его пронзила мысль: никуда ему больше не спрятаться со своим телом, и не будет этому конца, которого ждет он изо дня в день, из часа в час. Он может устать, а тело продолжит хотеть, тело может устать, но клетки не уймутся никогда… Короче, прав был мулла. Это и есть последняя точка. Здесь всему конец. И ему, и его семье, одним словом, всему.
…Сердце сжалось в тоске.
- Чем все это кончится?..
Это сказал Она. Она лежала на спине, положив голову ему на руку, и, не мигая, глядя в потолок, будто тихо пропела эти слова.
- Что?..
- Все это.
- Ничем.
- …
- Подождем еще.
- Чего?..
- Может, пройдет само по себе?..
- Но ведь не проходит…
- Да… не проходит…
- Ровно два года.
- Два, два года.
- Может, покончим со всем этим? – голос Ее дрогнул.
- С чем?..
- Со всем…
- Как?..
- Не будем встречаться.
- И что же из этого выйдет?..
- Не будем встречаться, все пройдет… Я как вижу тебя, у меня все внутри обрывается.
- Не выйдет, сто раз уже пробовали и оказывались здесь… Куда бы ты ни пошла, я приду туда…
- Не знаю, что я ищу в тебе. Если б знать, отняла бы, успокоилась.
- …
- Я устала…
- От чего?..
- …
…По его руке заструилось что-то теплое.
- Ты опять плачешь?..
- Да…
- Почему, милая?
- Не знаю…
Она прижалась лицом к его груди. Слезы, как из чашки, полились на него.
- Мне тоскливо без тебя… - совсем тихо произнесла Она.
Он наклонился, поцеловал Ее волосы.
- Я тоскую. Умираю, - повторила Она и заплакала тихо, а потом во весь голос. Он обнял Ее, стал целовать лицо, лоб.
Она успокоилась. Они молча лежали друг подле друга.
- Бог даст, все образуется, - проговорил он, ласково гладя Ее по голове.
- Как образуется?..
- Как все… Все где-то заканчивается, стихает, исчезает. Не может быть, чтобы и это не кончилось.
Воцарилось долгое молчание.
Оба надолго погрузились в свои мысли, в безвыходный лабиринт, где блуждали уже давно, пребывая в бессознательном состоянии.
- Ничего не кончится.
Это сказала Она.
- Тогда поженимся.
- Невозможно… Мы уже в тысячный раз возвращаемся к этому.
- Тогда я увезу тебя…
- Куда?
- Далеко.
- Найдут, куда бы мы ни делись.
- Не найдут. Едем в Иран, оттуда в Турцию…
- А дети?..
- Дети?!.
Он задумался. Перед глазами встали жена и дети. Обняв мать, они смотрели на него, что он ответит?
- Дети останутся с матерью.
Он поднял Ее за плечи, взглянул в распухшее от слез, изменившееся лицо.
- Все будет хорошо, - сказал он, потом обнял Ее, поцеловал и подумал, что уже тысячу раз произносил эти слова, и снова повторяет так, будто эта мысль только что пришла к нему…
Вечером он дремал перед телевизором. Тело казалось пустым, мышцы сладко ныли. Вдруг телевизор погас. Он вздрогнул, открыл глаза. Жена стояла перед ним, уперев руки в бока.
- Иди, спи в постели.
- Почему ты выключила телевизор?
- Не смотрел, вот и выключила.
- Включи.
- Не включу.
- Чтоб тебе…
Он зло оттолкнул жену, нажал на кнопку.
- Дал же бог сумасшедшего!..
От толчка жена налетела на дверь, треснуло стекло.
То ли от этой трещины, то ли от злобы, накопившейся за последние дни, лицо жены исказилось ненавистью.
- Прекрасно!.. – воскликнула она. – Одна трещина на потолке, другая – на двери. Ах, чтоб и в полу дыра разверзлась, полетело бы все к черту, избавились бы мы друг от друга!..
- Не каркай…
Жена ушла в другую комнату, снова чем-то стала ковырять там, потом бурей пронеслась в коридор, распахнула входную дверь, вернулась.
- Приведи ее завтра, пусть за твоими детьми смотрит, обед готовит!..
- Кого это? – Он хотел обернуться, посмотреть на жену, но ее хриплый голос уже звучал в коридоре:
- Сам знаешь.
Дверь захлопнулась. Он как будто очнулся. Было двенадцать ночи. Вышел в коридор. Снова лил дождь. Громко стуча каблуками, жена шла по темной пустынной улице.
- Погоди, куда ты на ночь глядя?
Жена оглянулась, сунула руки в карманы плаща и ответила:
- Умирать!..
…Он мгновенно замерз. Плотно закрыл дверь, вернулся в комнату, зарылся в самую глубину кресла.
Сидя перед телевизором, щелкал костяшками пальцев, размышляя – куда могла пойти эта курица, его жена. И вдруг словно увидел себя со стороны. Сидит тут, как дурак, и думает, куда это уехала среди ночи его жена в неизвестной черной машине.
В отчаянии он схватился за голову.
До чего довел себя?!. Никого не хочет видеть, ничем не интересуется, друзей забросил, с родней давно не встречался, семья на грани развала, диссертация покрылась густым слоем пыли…
Это Она отняла его привычную жизнь.
И ему явилось Ее грустное лицо. И снова оборвалось сердце, ослабели колени… Он стиснул лицо в ладонях и, глядя на черный квадрат неба, виднеющийся в окне, взмолился: «Господи, помоги мне…», а потом долго слушал шум дождя на пустынной улице, и казалось ему, будто он начинает что-то понимать.
- Господи, научи меня…
- Мама!
…Кажется, проснулся сын.
Шаркая тапочками, он прошел в спальню.
Мальчик стоял на постели, тер кулаками глаз и виновато смотрел на него.
- Где мама?
- Зачем тебе мама? Спит.
- У меня живот болит.
- Иди ко мне на ручки.
- Не-ет… - мальчик не договорил и от смущения еще сильней стал тереть глаз… Тут он почувствовал запах и ему все стало ясно.
Чтоб не испачкать рук, он подхватил мальчика подмышку, будто полено, потащил в ванную, там, ощущая приступы рвоты, раздел сына, отмыл. Сын, видя, что отца тошнит, еще больше смутился, снова спросил:
- А где мама?
…На рассвете он замерз и проснулся. Дождь все продолжался. Передачи давно закончились и телевизор, устав, видно, гудеть, бессильно пищал…
…Дальше шел чистый лист… Как будто здесь все и закончилось…
…Маленькие искры стрелами пронзили тело.
…Что же он должен был писать дальше?!. И вообще, для чего он пишет все это?!. Может быть, потому, что ни до сих пор, ни после этого ничего больше не произошло?.. Он потер морщинистый лоб – что же все-таки было, кроме этого?..
Бесчисленные лица, голоса застолья, кипы бессмысленных бумаг, подарки, детали машины, безденежье, много денег…
Он стиснул голову руками.
Сейчас отсюда, из этой тихой, полутемной комнаты все казалось очень маленьким, шумным и бессмысленным, будто всю свою жизнь он бежал по орущему, переполненному людьми стадиону. Так, на бегу и вырос, потолстел, покрылся морщинами, поседели брови, ссутулилась спина. И, вконец обессиленный, он с трудом дотащил свою жизнь до этой комнаты.
Передышкой было только это писание. Он помнит все… Каждое слово, каждый звук… И снова ему явилось Ее лицо. Она глядит на него расширившимися глазами и повторяет: «Я тоскую без тебя…»
…Он отшвырнул ручку и встал. От волнения или от резкого движения острая боль не дала ему разогнуть спину. Опершись о спинку стула, он осторожно выпрямился.
Проклятая старость…
Доплелся до дивана, сел, отпил глоток воды и откинул голову.
…Шел дождь.
А может быть, написать все, как было?!. Как превратил он страстную любовь в физиологическую потребность, как увидел при свете дня на Ее лице множество веснушек, морщинок, прыщиков… Как долго мучился потом от стыда за свою омерзительную любовь, глупые признания, минуты слабости…
Ужас охватил его…
…Как же можно написать об этом?
…Дождь перешел в ливень, громко стучал в окно. Поднялся ветер, сотрясая стекла.
Такая же погода стояла и в тот день… да… точно такая…
…В белой больничной палате с белыми кроватями никого, кроме нее… Ее посиневшая рука была перевязана, из капельницы в вену стекала какая-то жидкость…
…Он сел на Ее кровать. От большой потери крови лицо Ее было прозрачным, губы сухими и бесцветными, бессмысленно глядя в потолок, она молчала.
- Зачем ты сделала это?..
- …
- Ты рада, что я пришел?..
Она лежала неподвижно, потом медленно повернула голову и спокойно посмотрела на него.
- Почему ты молчишь?.. Хочешь, я уйду…
- …Нет…
Она произнесла это, не раскрыв губ. Казалось, глазами.
Он погладил Ее руку. Рука была нежной и теплой, как крыло птицы...
- Как ты теперь?..
Она продолжала молча смотреть на него, потом совсем тихо произнесла:
- Я тоскую без тебя…
Он поцеловал Ее руку, прижался к ней щекой.
- …Я тоскую без тебя... – На этот раз Ее голос прозвучал отчетливее. – Тоскую… очень тоскую… - повторила и умолкла, но вдруг Ее словно прорвало. Она простерла к нему руки, утыканные иголками, и заплакала:
- Тоскую… без тебя… тоску-у-ю… - это походило на вой неведомого животного…
…На Ее крик сбежались врачи, медсестры, они держали Ее, пытались успокоить, но все было напрасно. Из раненных рук на постель потекла кровь, ситцевая рубашка была разорвана в клочья… Один из врачей кивнул, чтобы он уходил…
Он шел выложенными мрамором, пахнущими смертью коридорами больницы и сквозь грозу слышал Ее полный боли голос:
- …Я тоскую… я тоскую без тебя…
Этот голос он слышал и во дворе больницы, и на переполненных улицах, и дома… И когда Ее несли хоронить…
…Сверкнула молния, раздался оглушительный гром.
…В глазах стояли слезы…
…Со стуком открылась дверь.
- Папочка?! – Дочка поманила его в другую комнату. – Можно тебя на минутку?..
Он с трудом поднялся и, держась за все еще болевшую поясницу, вышел в соседнюю комнату.
…Дочка, зять, сын, внучки, увидев его, хором закричали:
- Поз-драв-ля-ем!.. – и захлопали в ладоши.
Жена внесла торт. Руки ее похудели, кожа обвисла.
- Что смотришь?! – закричала она. – Поздравляем с семидесятилетием!
А потом, целуя своих домочадцев, он подумал, что вместе с ними убил Ее… Скольких же людей осчастливила смерть одного?!.
…Весь вечер, чем громче гремел гром, тем веселей становились они, со спокойными лицами о чем-то бесконечно болтали, иногда злили его громким смехом.
…Он осторожно поднес чашку к губам, но выпить не смог… В груди словно разорвалась молния, и теперь гром загрохотал прямо в нем, сотрясая тело изнутри…
…За стеклом окна из глубин черной грозовой ночи кто-то грустно смотрел на него. Постепенно лицо это становилось все больше, черты его – яснее… Это была Она… Такая, как тридцать лет назад… лицо было бледным. Она слегка шевелила губами, словно что-то пыталась сказать… А потом он услышал ее голос. Она говорила шепотом, чтобы никто не услышал.
- …тоску-у-ю… - повторяла она, - …тоскую без тебя…
Не выпуская чашку из рук, он на ватных ногах подошел к окну, автоматически поставил чашку на подоконник, повернул задвижку…
…Яростный ветер тут же ворвался в комнату, взметнул к потолку занавески, скатерть пошла волнами, сбросила посуду на пол, все смешалось…
…А старик стоял у окна, тело его покачивалось от порывов ветра, лицо повлажнело от дождя, прищурившись, сквозь стену воды и ураган он смотрел во тьму…
…Тяжелая, старинная люстра качнулась от порыва ветра, сорвалась с потолка, с грохотом упала на стол и разбилась вдребезги. Все вокруг закричали…
Кто-то оттолкнул его от окна, уложил на диван, оконные створки закрыли, все успокоилось…
Потом, кажется, жена пришла из соседней комнаты со свечей, встала перед ним, наклонилась с испуганным лицом, о чем-то спросила… Остальные тоже, будто вампиры, собрались вокруг дивана, обступили и при свете свечи склонили к нему свои неотличимые лица.
Он хотел что-то сказать, синие губы бессильно шевельнулись:
- …Тоскую… - произнес он или почудилось… Это сказала Она…
АФАГ МАСУД – прозаик, драматург,
заслуженный деятель искусств Азербайджана.
Изданы книги:
«На третем этаже» (1979)
«Субботний вечер» (1981)
«Переход» (1984)
«Одна» (1990)
«Процессия» (1991)
«Субботний вечер» (Москва, 1984)
«Свобода» (1997)
«Писание» (2005).
Автор пьес:
«У порога»
«Меня Он любит»
«В пути»
«Роль на прощание».
Поставлены спектакли:
«У порога» (Государственный театр «Юг» - 2005)),
«Меня Он любит» (Гос. театр «Юг» - 2006),
На основе произведений сняты фильмы:
«В гостьях» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1975)
«Кара» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1988)
«Воробьи» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1995)
«Ночь» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1997)
В 2000 году в Венском университете по творчеству Афаг Масуд защищена докторская диссертация (С. Доган «Женские образы в европейском востоковедении»).
ЛИТЕРАТУРА – ЭТО НЕ СЮЖЕТЫ СОБЫТИЙ,
А СЮЖЕТЫ ЧУВСТВ…
Одной из вечных тем литературы является тема «отцов и детей». Собственно говоря, тема эта давно вышла из плоскости чисто творческой и получила статус «№1» в мировой словесности. Проблема противостояния различных поколений временами играет на пользу литературе, а временами – во вред. Потому что оно не всегда носило творческий характер. Каждый писатель - наследник великой литературы, и поэтому хотел бы оставить после себя хоть какой-то творческий след. Однако, есть авторы, являющиеся представителями трех литературных поколений. В частности, к таким авторам относитесь и вы. Ваш дедушка Али Велиев, народный писател Азербайджана - представитель поколения тридцатых годов прошлого века, отец – литературовед Масуд Алиоглы представлял шестидесятые годы, и, наконец, вы, Афаг Масуд представляете семидесятые. В этой связи возникает вопрос:
- Могла бы Афаг Масуд родиться вне такого окружения?
- Конечно, в том, что я пришла в литературу, большую роль сыграло и то, что родилась я в семье литераторов, и в моем становлении имело значение окружение, в первую очередь, отец и дедушка. Однако, не могу сказать, что позаимствовала что-то в своем творчестве у деда или отца. Точнее, не могла сказать до последнего времени. А вот недавно, перечитывая, в связи с восьмидесятилетием отца, его произведения, вдруг обнаружила между нами непостижимую связь, общность мыслей. Несмотря на то, что он занимался литературоведением, а я – художественным творчеством, но если поставить сейчас рядом наши совершенно разные работы, может сложиться впечатление, что они написаны одним человеком. Построение фраз, сравнения, полные эмоциональных взрывов, тайная мысль, присутствующая между строк – все это настолько мое, что способно породить у читателя, а иногда и у меня самой мысль, что я сейчас перечитываю нечто свое после собственной смерти.
- Известный автор более ста романов Жорж Сименон обладал чрезвычайно малым запасом слов. Выходит, в литературе главное – не мучиться над поиском слова, а найти и в языке, и в мыслях путь, ведущий к простоте?
- Думаю, язык литератора должен быть, по крайней мере, с грамматической точки зрения, исключительно ясным. Для меня достаточно бывает выразить какую-то мысль, самые необъяснимые, сложнейшие чувства с помощью небольшого количества слов, пусть даже не всегда по правилам грамматики. Полагаю, если произведение ничего не несет в себе, никакими словесными кружевами, изяществом слога и прочим – его нельзя спасти, интеллектуальная бедность не искупается иными достоинствами. Авторы, уделяющие основное внимание внешней красоте своих произведений, в высоком смысле ничего особенного не достигают в своих произведениях, выверенных чуть ли не по правилам высшей математики, проигрывают. Фактор языка не имеет никакого значения ни для писателя, ни для читателя. Если серьезный писатель обладает к тому же хорошим литературным стилем, замечательно. Однако это нельзя считать преимуществом произведения. Подобного рода опусы отчего-то напоминают мне торты, разукрашенные искусственными кремами, не имеющими ни единого полезного витамина. Простой читатель зачастую с удовольствием использует в пищу подобного рода «торты», но лишь только книга захлопнута, начинает страдать от прежнего «голода».
- Как, по-вашему, должен ли писатель в чем-то ограничивать свою фантазию? И вообще, может ли в литературе существовать понятие табу?
- Писание может быть для одних отдыхом, для других - попыткой что-то доказать другим, или просто напросто прославиться. Для меня же литература – это возможность выдавить из себя ту боль, какую не могу высказать даже себе, но могу доверить ее перу и бумаге. Это, своего рода, исповедь. Желание писать во мне просыпается именно в такие мгновения, то есть, когда хочется поделиться с кем-то необьяснимой болью. Когда я уединяюсь в тихом месте, остаюсь один на один с бумагой и ручкой, чувствую себя в Царстве Божьем… То, что скрывалось внутри меня, в тот момент вдруг проясняется, как на ладони, и уже нет смысла ничего скрывать, так как все скрытое во мне становится как-то само по себе явным. Конечно, то, что написалось в такие мгновения, назавтра или позже можно переписать, а что-то даже вычеркнуть. Но я никогда не делала этого, ибо перенесенные на бумагу самые потаенные мысли и чувства тут же теряют свою былую «запретность», становятся мягче, благороднее. Вокруг написанной мною в 1989 году «Процессии» до сих пор ведутся споры, высказываются различные мнения. Одни называют это «чернухой», другие считают чистым сюрреализмом… Есть люди, понявшие это произведение, есть те, кто его не понял. Но истина в том, что вот уже почти двадцать лет, как не иссякает интерес к этому произведению. А причина в том, что в нем нашли место те самые «легализованные запреты». Это произведение биографическое. Там есть фрагменты и о моих близких, родственниках, друзьях. Многие, узнав себя в «Процессии», обиделись. Но, слава Богу, меня никогда не волновала эта сторона. Может быть, это от того, что я никогда не старалась воздвигнуть своими произведениями себе памятник. Писание для меня – это самый приемлемый способ выживания.
Я не только своих знакомых, близких, но и самое себя вижу в облике литературных персонажей, то есть - со стороны. Кроме того, «Процессия» - это уникальная информация, каким-то образом, по неизвестным мне причинам пришедшая ко мне из подсознания. Написание этого произведения напоминало проводимую над собой странную, безболезненную операцию. Во время таких операций не думаешь о том, кто, куда и каким образом попал. Главное – избавиться от мучающих тебя состояний. И тогда отчетливо ощущаю, как, становясь как будто все легче и легче, воспаряю, освобождаясь от мучающего меня груза. Пространство, заполненное вещами и людьми, само Время – с его тайнами, с его вечностью, превращаются для меня в процесс Писания… И каким же надо обладать даром, чтобы параллельно с этим Великим Писанием, то есть, всем, что уже существует, написать что-то свое. А точнее, верно перенести на бумагу прочитанное тобой, если, конечно, тебе дано прчитать что то из Написанного…
- Недавно в Вене были широко представлены ваши произведения. Что вы об этом думаете?
- В 1999 году научный сотрудник Венского университета Сена Доган проводила исследования азербайджанской литературы. В 2000 году она написала докторскую диссертацию, посвященную моему творчеству. Потом я была приглашена в Вену. Там по моим произведениям «Воробьи» и «Гений» поставили спектакли. А недавно я снова была приглашена в Вену Департаментом Культуры. По венскому радио готовилась часовая прямая передача о моем творчестве. Там же прозвучала моя радиопьеса «Воробьи». Выбрать музыкальное сопровождение пьесы предоставили мне. Я выбрала исполненную на фортепиано композицию Вагифа Герайзаде «Ширванские узоры». После трансляции в переполненном зале Радиохауса состоялась пресс-конференция, которая одновременно транслировалась и в прямом эфире. Более всего поразили меня молчаливые слезы на глазах считающихся холоднокровными венских слушательниц, потрясенных «Воробьями».
- Но интерес к вашему творчеству есть не только в Австрии, но и в других странах. Только вы почему-то не любите говорить об этом.
- Я вообще считаю саморекламу пустой тратой времени. Ничто так не рекламирует произведение, как оно само. Я была незнакома с Сеной, не приглашала ее в Азербайджан, не просила ее что-либо написать обо мне, бесплатно переводить мои произведения на немецкий. Точно так же я лично не знала директора Венского Департамента Культуры Анну-Марию Тюрк, пригласившую меня в Вену. Если вы говорите о диссертации Сены, защищенной в 2000 году, то я лишь в прошлом году опубликовала ее здесь, да и то по просьбе двух молодых ученых. Я регулярно получаю по Интернету сообщения о публикации моих произведений в различных странах – в Иране, Киргизии, Узбекистане, еще где-то. Но никогда не кичилась этим, не занималась самопиаром. У меня нет ни необходимости, ни желания делать это, что хорошо знают многие редактора телевещания, прессы, пытающиеся пригласить меня в передачи, «добыть» интервью.
- Кроме писательской, представляете ли вы для себя иную жизнь?
- Нет. Но замечу при этом, что лишь с пером в руках считаю себя писателем. В другое время я - обычная женщина, мать, руководитель коллектива, а когда занята домашними делами - домохозяйка… Но в такие мгновения, вспоминая вдруг еще и том, что я – писатель, ощущаю странную невесомость… душа как бы хочет отделиться от тела, рвусь за нею и я. Тогда мне становится не по себе…
«525- я газета»
***
- Иной раз критики пытаются доказать что я в своей прозе выражаю якобы самоощущение женщины Востока. Какой вздор! Тема женщины меня вообще не интересует. Для меня важен лишь человек – его личность, единственный и неповторимый его внутренний мир. Думаю моя проза в какой то мере помогает читателю прорваться к собственной сути, то есть к божественному «Я», куда не в состоянии вторгаться ни политика, ни обветшавшие догмы, сковывающее в тебе начало творца. Мне претит и то, что часто называют национальной спецификой, некий внешний орнамент, ничего не говорящий душе… Кстати, и в Австрии эту особенность подметили. Я не привязываю свое повествование к какому-то конкретному месту, адресу. Все происходит здесь и – везде…
- Сегодня мы сплошь и рядом замечаем, как принципы рынка и рыночные критерии переносятся в сферу искусства. Вас не тревожит этот процесс? - Это общемировой процесс. Надо пройти через это и нам. Так называемые массы выбирают всевозможные шоу, низкопробные зрелища, а на оперу, на серьезный спектакль, на концерт классической музыки ходят весьма немногие. Вот где для государства открывается огромное поле благородной деятельности. Просвещение народа, поддержка высоких духовных ценностей - все это должно взять на себя именно государство, если не хочет получить вместо сознательных и активных граждан, обладающих высокой культурой, стада зомби. Ведь массовизация влияет и на социальную сферу, и на политику, и на человеческие отношения. Я не утопист, все не будут слушать классику, да этого и не надо. Просто в обществе должна выстроиться иерархия культурных приоритетов, а камертоном станет слой образованных, высоко духовных людей – так называемая элита. На них и станут равняться остальные. А унас тут высшим приоритетом для масс является образ депутата Милли Меджлиса, от выступления некоторых становится просто стыдно. Представители власти не имеют права на столь карикатурное невежество. Это, по-моему, азбука. Наши чиновники, порой, не знают элементарных человеческих норм, но и учиться не хотят. Что касается рыночных критерий, допустим, все богаты, ездят на иномарках, имеют дома, одеваются шикарно. Но для чего все это внешнее благополучие, если у тебя не осталось ни сердца, ни души, а один лишь единственный инстинкт собственника?.. Куда двинется страна в таком случае?.. Без просвещения и нравственности, без духовных ценностей? Для чего живет человек?.. Вожделение приобретательства, бездумное гедонистическое существование приведут к разгулу аморальности - к войне всех против всех. Но ведь критерий цивилизованной страны это ни новейшая модель кофеварки, или плазменный телевизор, или последние модели иномарок, а то что представляет ее духовные ценности. Ведь вспоминается при слове Англия, не какой-нибудь миллионер или магнат, а Шекспир…
- А между тем, сегодня популярна теория шоппинг-терапии. Дескать, чтобы снять стресс, избавиться от неприятных мыслей, необходимо поскорее отправиться в магазин и покупать, покупать… Неважно что…
- Понятно, внутренний дискомфорт советуют вытеснить самыми вульгарными, низкими эмоциями. В известном философском вопросе: быть или не быть? - предлагают снять противопоставление и отождествить «быть» с «иметь». Спасительную рефлексию по поводу того, что с тобой происходит, забивают шумовым эффектом потребления. В той же рекламе нам ведь не вещи рекламируют, нам навязывают определенный унифицированный образ жизни.
Если человек не познал самого себя, не разобрался в причинах смены своих настроений и эмоций, как же он может разобраться в окружающем мире?.. Такой человек становится игрушкой разнообразных сил, в том числе, и самых темных.
журнал «Дружба народов» - Москва
заслуженный деятель искусств Азербайджана.
Изданы книги:
«На третем этаже» (1979)
«Субботний вечер» (1981)
«Переход» (1984)
«Одна» (1990)
«Процессия» (1991)
«Субботний вечер» (Москва, 1984)
«Свобода» (1997)
«Писание» (2005).
Автор пьес:
«У порога»
«Меня Он любит»
«В пути»
«Роль на прощание».
Поставлены спектакли:
«У порога» (Государственный театр «Юг» - 2005)),
«Меня Он любит» (Гос. театр «Юг» - 2006),
На основе произведений сняты фильмы:
«В гостьях» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1975)
«Кара» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1988)
«Воробьи» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1995)
«Ночь» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1997)
В 2000 году в Венском университете по творчеству Афаг Масуд защищена докторская диссертация (С. Доган «Женские образы в европейском востоковедении»).
ЛИТЕРАТУРА – ЭТО НЕ СЮЖЕТЫ СОБЫТИЙ,
А СЮЖЕТЫ ЧУВСТВ…
Одной из вечных тем литературы является тема «отцов и детей». Собственно говоря, тема эта давно вышла из плоскости чисто творческой и получила статус «№1» в мировой словесности. Проблема противостояния различных поколений временами играет на пользу литературе, а временами – во вред. Потому что оно не всегда носило творческий характер. Каждый писатель - наследник великой литературы, и поэтому хотел бы оставить после себя хоть какой-то творческий след. Однако, есть авторы, являющиеся представителями трех литературных поколений. В частности, к таким авторам относитесь и вы. Ваш дедушка Али Велиев, народный писател Азербайджана - представитель поколения тридцатых годов прошлого века, отец – литературовед Масуд Алиоглы представлял шестидесятые годы, и, наконец, вы, Афаг Масуд представляете семидесятые. В этой связи возникает вопрос:
- Могла бы Афаг Масуд родиться вне такого окружения?
- Конечно, в том, что я пришла в литературу, большую роль сыграло и то, что родилась я в семье литераторов, и в моем становлении имело значение окружение, в первую очередь, отец и дедушка. Однако, не могу сказать, что позаимствовала что-то в своем творчестве у деда или отца. Точнее, не могла сказать до последнего времени. А вот недавно, перечитывая, в связи с восьмидесятилетием отца, его произведения, вдруг обнаружила между нами непостижимую связь, общность мыслей. Несмотря на то, что он занимался литературоведением, а я – художественным творчеством, но если поставить сейчас рядом наши совершенно разные работы, может сложиться впечатление, что они написаны одним человеком. Построение фраз, сравнения, полные эмоциональных взрывов, тайная мысль, присутствующая между строк – все это настолько мое, что способно породить у читателя, а иногда и у меня самой мысль, что я сейчас перечитываю нечто свое после собственной смерти.
- Известный автор более ста романов Жорж Сименон обладал чрезвычайно малым запасом слов. Выходит, в литературе главное – не мучиться над поиском слова, а найти и в языке, и в мыслях путь, ведущий к простоте?
- Думаю, язык литератора должен быть, по крайней мере, с грамматической точки зрения, исключительно ясным. Для меня достаточно бывает выразить какую-то мысль, самые необъяснимые, сложнейшие чувства с помощью небольшого количества слов, пусть даже не всегда по правилам грамматики. Полагаю, если произведение ничего не несет в себе, никакими словесными кружевами, изяществом слога и прочим – его нельзя спасти, интеллектуальная бедность не искупается иными достоинствами. Авторы, уделяющие основное внимание внешней красоте своих произведений, в высоком смысле ничего особенного не достигают в своих произведениях, выверенных чуть ли не по правилам высшей математики, проигрывают. Фактор языка не имеет никакого значения ни для писателя, ни для читателя. Если серьезный писатель обладает к тому же хорошим литературным стилем, замечательно. Однако это нельзя считать преимуществом произведения. Подобного рода опусы отчего-то напоминают мне торты, разукрашенные искусственными кремами, не имеющими ни единого полезного витамина. Простой читатель зачастую с удовольствием использует в пищу подобного рода «торты», но лишь только книга захлопнута, начинает страдать от прежнего «голода».
- Как, по-вашему, должен ли писатель в чем-то ограничивать свою фантазию? И вообще, может ли в литературе существовать понятие табу?
- Писание может быть для одних отдыхом, для других - попыткой что-то доказать другим, или просто напросто прославиться. Для меня же литература – это возможность выдавить из себя ту боль, какую не могу высказать даже себе, но могу доверить ее перу и бумаге. Это, своего рода, исповедь. Желание писать во мне просыпается именно в такие мгновения, то есть, когда хочется поделиться с кем-то необьяснимой болью. Когда я уединяюсь в тихом месте, остаюсь один на один с бумагой и ручкой, чувствую себя в Царстве Божьем… То, что скрывалось внутри меня, в тот момент вдруг проясняется, как на ладони, и уже нет смысла ничего скрывать, так как все скрытое во мне становится как-то само по себе явным. Конечно, то, что написалось в такие мгновения, назавтра или позже можно переписать, а что-то даже вычеркнуть. Но я никогда не делала этого, ибо перенесенные на бумагу самые потаенные мысли и чувства тут же теряют свою былую «запретность», становятся мягче, благороднее. Вокруг написанной мною в 1989 году «Процессии» до сих пор ведутся споры, высказываются различные мнения. Одни называют это «чернухой», другие считают чистым сюрреализмом… Есть люди, понявшие это произведение, есть те, кто его не понял. Но истина в том, что вот уже почти двадцать лет, как не иссякает интерес к этому произведению. А причина в том, что в нем нашли место те самые «легализованные запреты». Это произведение биографическое. Там есть фрагменты и о моих близких, родственниках, друзьях. Многие, узнав себя в «Процессии», обиделись. Но, слава Богу, меня никогда не волновала эта сторона. Может быть, это от того, что я никогда не старалась воздвигнуть своими произведениями себе памятник. Писание для меня – это самый приемлемый способ выживания.
Я не только своих знакомых, близких, но и самое себя вижу в облике литературных персонажей, то есть - со стороны. Кроме того, «Процессия» - это уникальная информация, каким-то образом, по неизвестным мне причинам пришедшая ко мне из подсознания. Написание этого произведения напоминало проводимую над собой странную, безболезненную операцию. Во время таких операций не думаешь о том, кто, куда и каким образом попал. Главное – избавиться от мучающих тебя состояний. И тогда отчетливо ощущаю, как, становясь как будто все легче и легче, воспаряю, освобождаясь от мучающего меня груза. Пространство, заполненное вещами и людьми, само Время – с его тайнами, с его вечностью, превращаются для меня в процесс Писания… И каким же надо обладать даром, чтобы параллельно с этим Великим Писанием, то есть, всем, что уже существует, написать что-то свое. А точнее, верно перенести на бумагу прочитанное тобой, если, конечно, тебе дано прчитать что то из Написанного…
- Недавно в Вене были широко представлены ваши произведения. Что вы об этом думаете?
- В 1999 году научный сотрудник Венского университета Сена Доган проводила исследования азербайджанской литературы. В 2000 году она написала докторскую диссертацию, посвященную моему творчеству. Потом я была приглашена в Вену. Там по моим произведениям «Воробьи» и «Гений» поставили спектакли. А недавно я снова была приглашена в Вену Департаментом Культуры. По венскому радио готовилась часовая прямая передача о моем творчестве. Там же прозвучала моя радиопьеса «Воробьи». Выбрать музыкальное сопровождение пьесы предоставили мне. Я выбрала исполненную на фортепиано композицию Вагифа Герайзаде «Ширванские узоры». После трансляции в переполненном зале Радиохауса состоялась пресс-конференция, которая одновременно транслировалась и в прямом эфире. Более всего поразили меня молчаливые слезы на глазах считающихся холоднокровными венских слушательниц, потрясенных «Воробьями».
- Но интерес к вашему творчеству есть не только в Австрии, но и в других странах. Только вы почему-то не любите говорить об этом.
- Я вообще считаю саморекламу пустой тратой времени. Ничто так не рекламирует произведение, как оно само. Я была незнакома с Сеной, не приглашала ее в Азербайджан, не просила ее что-либо написать обо мне, бесплатно переводить мои произведения на немецкий. Точно так же я лично не знала директора Венского Департамента Культуры Анну-Марию Тюрк, пригласившую меня в Вену. Если вы говорите о диссертации Сены, защищенной в 2000 году, то я лишь в прошлом году опубликовала ее здесь, да и то по просьбе двух молодых ученых. Я регулярно получаю по Интернету сообщения о публикации моих произведений в различных странах – в Иране, Киргизии, Узбекистане, еще где-то. Но никогда не кичилась этим, не занималась самопиаром. У меня нет ни необходимости, ни желания делать это, что хорошо знают многие редактора телевещания, прессы, пытающиеся пригласить меня в передачи, «добыть» интервью.
- Кроме писательской, представляете ли вы для себя иную жизнь?
- Нет. Но замечу при этом, что лишь с пером в руках считаю себя писателем. В другое время я - обычная женщина, мать, руководитель коллектива, а когда занята домашними делами - домохозяйка… Но в такие мгновения, вспоминая вдруг еще и том, что я – писатель, ощущаю странную невесомость… душа как бы хочет отделиться от тела, рвусь за нею и я. Тогда мне становится не по себе…
«525- я газета»
***
- Иной раз критики пытаются доказать что я в своей прозе выражаю якобы самоощущение женщины Востока. Какой вздор! Тема женщины меня вообще не интересует. Для меня важен лишь человек – его личность, единственный и неповторимый его внутренний мир. Думаю моя проза в какой то мере помогает читателю прорваться к собственной сути, то есть к божественному «Я», куда не в состоянии вторгаться ни политика, ни обветшавшие догмы, сковывающее в тебе начало творца. Мне претит и то, что часто называют национальной спецификой, некий внешний орнамент, ничего не говорящий душе… Кстати, и в Австрии эту особенность подметили. Я не привязываю свое повествование к какому-то конкретному месту, адресу. Все происходит здесь и – везде…
- Сегодня мы сплошь и рядом замечаем, как принципы рынка и рыночные критерии переносятся в сферу искусства. Вас не тревожит этот процесс? - Это общемировой процесс. Надо пройти через это и нам. Так называемые массы выбирают всевозможные шоу, низкопробные зрелища, а на оперу, на серьезный спектакль, на концерт классической музыки ходят весьма немногие. Вот где для государства открывается огромное поле благородной деятельности. Просвещение народа, поддержка высоких духовных ценностей - все это должно взять на себя именно государство, если не хочет получить вместо сознательных и активных граждан, обладающих высокой культурой, стада зомби. Ведь массовизация влияет и на социальную сферу, и на политику, и на человеческие отношения. Я не утопист, все не будут слушать классику, да этого и не надо. Просто в обществе должна выстроиться иерархия культурных приоритетов, а камертоном станет слой образованных, высоко духовных людей – так называемая элита. На них и станут равняться остальные. А унас тут высшим приоритетом для масс является образ депутата Милли Меджлиса, от выступления некоторых становится просто стыдно. Представители власти не имеют права на столь карикатурное невежество. Это, по-моему, азбука. Наши чиновники, порой, не знают элементарных человеческих норм, но и учиться не хотят. Что касается рыночных критерий, допустим, все богаты, ездят на иномарках, имеют дома, одеваются шикарно. Но для чего все это внешнее благополучие, если у тебя не осталось ни сердца, ни души, а один лишь единственный инстинкт собственника?.. Куда двинется страна в таком случае?.. Без просвещения и нравственности, без духовных ценностей? Для чего живет человек?.. Вожделение приобретательства, бездумное гедонистическое существование приведут к разгулу аморальности - к войне всех против всех. Но ведь критерий цивилизованной страны это ни новейшая модель кофеварки, или плазменный телевизор, или последние модели иномарок, а то что представляет ее духовные ценности. Ведь вспоминается при слове Англия, не какой-нибудь миллионер или магнат, а Шекспир…
- А между тем, сегодня популярна теория шоппинг-терапии. Дескать, чтобы снять стресс, избавиться от неприятных мыслей, необходимо поскорее отправиться в магазин и покупать, покупать… Неважно что…
- Понятно, внутренний дискомфорт советуют вытеснить самыми вульгарными, низкими эмоциями. В известном философском вопросе: быть или не быть? - предлагают снять противопоставление и отождествить «быть» с «иметь». Спасительную рефлексию по поводу того, что с тобой происходит, забивают шумовым эффектом потребления. В той же рекламе нам ведь не вещи рекламируют, нам навязывают определенный унифицированный образ жизни.
Если человек не познал самого себя, не разобрался в причинах смены своих настроений и эмоций, как же он может разобраться в окружающем мире?.. Такой человек становится игрушкой разнообразных сил, в том числе, и самых темных.
журнал «Дружба народов» - Москва
понедельник, 19 января 2009 г.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)
