АФАГ МАСУД – прозаик, драматург,

заслуженный деятель искусств Азербайджана.


Изданы книги:


«На третем этаже» (1979)

«Субботний вечер» (1981)

«Переход» (1984)

«Одна» (1990)

«Процессия» (1991)

«Субботний вечер» (Москва, 1984)

«Свобода» (1997)

«Писание» (2005).


Автор пьес:


«У порога»

«Меня Он любит»

«В пути»

«Роль на прощание».


Поставлены спектакли:


«У порога» (Государственный театр «Юг» - 2005)),

«Меня Он любит» (Гос. театр «Юг» - 2006),


На основе произведений сняты фильмы:



«В гостьях» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1975)

«Кара» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1988)

«Воробьи» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1995)

«Ночь» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1997)



В 2000 году в Венском университете по творчеству Афаг Масуд защищена докторская диссертация (С. Доган «Женские образы в европейском востоковедении»).



ЛИТЕРАТУРА – ЭТО НЕ СЮЖЕТЫ СОБЫТИЙ,

А СЮЖЕТЫ ЧУВСТВ…



Одной из вечных тем литературы является тема «отцов и детей». Собственно говоря, тема эта давно вышла из плоскости чисто творческой и получила статус «№1» в мировой словесности. Проблема противостояния различных поколений временами играет на пользу литературе, а временами – во вред. Потому что оно не всегда носило творческий характер. Каждый писатель - наследник великой литературы, и поэтому хотел бы оставить после себя хоть какой-то творческий след. Однако, есть авторы, являющиеся представителями трех литературных поколений. В частности, к таким авторам относитесь и вы. Ваш дедушка Али Велиев, народный писател Азербайджана - представитель поколения тридцатых годов прошлого века, отец – литературовед Масуд Алиоглы представлял шестидесятые годы, и, наконец, вы, Афаг Масуд представляете семидесятые. В этой связи возникает вопрос:

- Могла бы Афаг Масуд родиться вне такого окружения?

- Конечно, в том, что я пришла в литературу, большую роль сыграло и то, что родилась я в семье литераторов, и в моем становлении имело значение окружение, в первую очередь, отец и дедушка. Однако, не могу сказать, что позаимствовала что-то в своем творчестве у деда или отца. Точнее, не могла сказать до последнего времени. А вот недавно, перечитывая, в связи с восьмидесятилетием отца, его произведения, вдруг обнаружила между нами непостижимую связь, общность мыслей. Несмотря на то, что он занимался литературоведением, а я – художественным творчеством, но если поставить сейчас рядом наши совершенно разные работы, может сложиться впечатление, что они написаны одним человеком. Построение фраз, сравнения, полные эмоциональных взрывов, тайная мысль, присутствующая между строк – все это настолько мое, что способно породить у читателя, а иногда и у меня самой мысль, что я сейчас перечитываю нечто свое после собственной смерти.

- Известный автор более ста романов Жорж Сименон обладал чрезвычайно малым запасом слов. Выходит, в литературе главное – не мучиться над поиском слова, а найти и в языке, и в мыслях путь, ведущий к простоте?

- Думаю, язык литератора должен быть, по крайней мере, с грамматической точки зрения, исключительно ясным. Для меня достаточно бывает выразить какую-то мысль, самые необъяснимые, сложнейшие чувства с помощью небольшого количества слов, пусть даже не всегда по правилам грамматики. Полагаю, если произведение ничего не несет в себе, никакими словесными кружевами, изяществом слога и прочим – его нельзя спасти, интеллектуальная бедность не искупается иными достоинствами. Авторы, уделяющие основное внимание внешней красоте своих произведений, в высоком смысле ничего особенного не достигают в своих произведениях, выверенных чуть ли не по правилам высшей математики, проигрывают. Фактор языка не имеет никакого значения ни для писателя, ни для читателя. Если серьезный писатель обладает к тому же хорошим литературным стилем, замечательно. Однако это нельзя считать преимуществом произведения. Подобного рода опусы отчего-то напоминают мне торты, разукрашенные искусственными кремами, не имеющими ни единого полезного витамина. Простой читатель зачастую с удовольствием использует в пищу подобного рода «торты», но лишь только книга захлопнута, начинает страдать от прежнего «голода».

- Как, по-вашему, должен ли писатель в чем-то ограничивать свою фантазию? И вообще, может ли в литературе существовать понятие табу?

- Писание может быть для одних отдыхом, для других - попыткой что-то доказать другим, или просто напросто прославиться. Для меня же литература – это возможность выдавить из себя ту боль, какую не могу высказать даже себе, но могу доверить ее перу и бумаге. Это, своего рода, исповедь. Желание писать во мне просыпается именно в такие мгновения, то есть, когда хочется поделиться с кем-то необьяснимой болью. Когда я уединяюсь в тихом месте, остаюсь один на один с бумагой и ручкой, чувствую себя в Царстве Божьем… То, что скрывалось внутри меня, в тот момент вдруг проясняется, как на ладони, и уже нет смысла ничего скрывать, так как все скрытое во мне становится как-то само по себе явным. Конечно, то, что написалось в такие мгновения, назавтра или позже можно переписать, а что-то даже вычеркнуть. Но я никогда не делала этого, ибо перенесенные на бумагу самые потаенные мысли и чувства тут же теряют свою былую «запретность», становятся мягче, благороднее. Вокруг написанной мною в 1989 году «Процессии» до сих пор ведутся споры, высказываются различные мнения. Одни называют это «чернухой», другие считают чистым сюрреализмом… Есть люди, понявшие это произведение, есть те, кто его не понял. Но истина в том, что вот уже почти двадцать лет, как не иссякает интерес к этому произведению. А причина в том, что в нем нашли место те самые «легализованные запреты». Это произведение биографическое. Там есть фрагменты и о моих близких, родственниках, друзьях. Многие, узнав себя в «Процессии», обиделись. Но, слава Богу, меня никогда не волновала эта сторона. Может быть, это от того, что я никогда не старалась воздвигнуть своими произведениями себе памятник. Писание для меня – это самый приемлемый способ выживания.

Я не только своих знакомых, близких, но и самое себя вижу в облике литературных персонажей, то есть - со стороны. Кроме того, «Процессия» - это уникальная информация, каким-то образом, по неизвестным мне причинам пришедшая ко мне из подсознания. Написание этого произведения напоминало проводимую над собой странную, безболезненную операцию. Во время таких операций не думаешь о том, кто, куда и каким образом попал. Главное – избавиться от мучающих тебя состояний. И тогда отчетливо ощущаю, как, становясь как будто все легче и легче, воспаряю, освобождаясь от мучающего меня груза. Пространство, заполненное вещами и людьми, само Время – с его тайнами, с его вечностью, превращаются для меня в процесс Писания… И каким же надо обладать даром, чтобы параллельно с этим Великим Писанием, то есть, всем, что уже существует, написать что-то свое. А точнее, верно перенести на бумагу прочитанное тобой, если, конечно, тебе дано прчитать что то из Написанного…

- Недавно в Вене были широко представлены ваши произведения. Что вы об этом думаете?

- В 1999 году научный сотрудник Венского университета Сена Доган проводила исследования азербайджанской литературы. В 2000 году она написала докторскую диссертацию, посвященную моему творчеству. Потом я была приглашена в Вену. Там по моим произведениям «Воробьи» и «Гений» поставили спектакли. А недавно я снова была приглашена в Вену Департаментом Культуры. По венскому радио готовилась часовая прямая передача о моем творчестве. Там же прозвучала моя радиопьеса «Воробьи». Выбрать музыкальное сопровождение пьесы предоставили мне. Я выбрала исполненную на фортепиано композицию Вагифа Герайзаде «Ширванские узоры». После трансляции в переполненном зале Радиохауса состоялась пресс-конференция, которая одновременно транслировалась и в прямом эфире. Более всего поразили меня молчаливые слезы на глазах считающихся холоднокровными венских слушательниц, потрясенных «Воробьями».

- Но интерес к вашему творчеству есть не только в Австрии, но и в других странах. Только вы почему-то не любите говорить об этом.

- Я вообще считаю саморекламу пустой тратой времени. Ничто так не рекламирует произведение, как оно само. Я была незнакома с Сеной, не приглашала ее в Азербайджан, не просила ее что-либо написать обо мне, бесплатно переводить мои произведения на немецкий. Точно так же я лично не знала директора Венского Департамента Культуры Анну-Марию Тюрк, пригласившую меня в Вену. Если вы говорите о диссертации Сены, защищенной в 2000 году, то я лишь в прошлом году опубликовала ее здесь, да и то по просьбе двух молодых ученых. Я регулярно получаю по Интернету сообщения о публикации моих произведений в различных странах – в Иране, Киргизии, Узбекистане, еще где-то. Но никогда не кичилась этим, не занималась самопиаром. У меня нет ни необходимости, ни желания делать это, что хорошо знают многие редактора телевещания, прессы, пытающиеся пригласить меня в передачи, «добыть» интервью.

- Кроме писательской, представляете ли вы для себя иную жизнь?

- Нет. Но замечу при этом, что лишь с пером в руках считаю себя писателем. В другое время я - обычная женщина, мать, руководитель коллектива, а когда занята домашними делами - домохозяйка… Но в такие мгновения, вспоминая вдруг еще и том, что я – писатель, ощущаю странную невесомость… душа как бы хочет отделиться от тела, рвусь за нею и я. Тогда мне становится не по себе…


«525- я газета»


***


- Иной раз критики пытаются доказать что я в своей прозе выражаю якобы самоощущение женщины Востока. Какой вздор! Тема женщины меня вообще не интересует. Для меня важен лишь человек – его личность, единственный и неповторимый его внутренний мир. Думаю моя проза в какой то мере помогает читателю прорваться к собственной сути, то есть к божественному «Я», куда не в состоянии вторгаться ни политика, ни обветшавшие догмы, сковывающее в тебе начало творца. Мне претит и то, что часто называют национальной спецификой, некий внешний орнамент, ничего не говорящий душе… Кстати, и в Австрии эту особенность подметили. Я не привязываю свое повествование к какому-то конкретному месту, адресу. Все происходит здесь и – везде…

- Сегодня мы сплошь и рядом замечаем, как принципы рынка и рыночные критерии переносятся в сферу искусства. Вас не тревожит этот процесс? - Это общемировой процесс. Надо пройти через это и нам. Так называемые массы выбирают всевозможные шоу, низкопробные зрелища, а на оперу, на серьезный спектакль, на концерт классической музыки ходят весьма немногие. Вот где для государства открывается огромное поле благородной деятельности. Просвещение народа, поддержка высоких духовных ценностей - все это должно взять на себя именно государство, если не хочет получить вместо сознательных и активных граждан, обладающих высокой культурой, стада зомби. Ведь массовизация влияет и на социальную сферу, и на политику, и на человеческие отношения. Я не утопист, все не будут слушать классику, да этого и не надо. Просто в обществе должна выстроиться иерархия культурных приоритетов, а камертоном станет слой образованных, высоко духовных людей – так называемая элита. На них и станут равняться остальные. А унас тут высшим приоритетом для масс является образ депутата Милли Меджлиса, от выступления некоторых становится просто стыдно. Представители власти не имеют права на столь карикатурное невежество. Это, по-моему, азбука. Наши чиновники, порой, не знают элементарных человеческих норм, но и учиться не хотят. Что касается рыночных критерий, допустим, все богаты, ездят на иномарках, имеют дома, одеваются шикарно. Но для чего все это внешнее благополучие, если у тебя не осталось ни сердца, ни души, а один лишь единственный инстинкт собственника?.. Куда двинется страна в таком случае?.. Без просвещения и нравственности, без духовных ценностей? Для чего живет человек?.. Вожделение приобретательства, бездумное гедонистическое существование приведут к разгулу аморальности - к войне всех против всех. Но ведь критерий цивилизованной страны это ни новейшая модель кофеварки, или плазменный телевизор, или последние модели иномарок, а то что представляет ее духовные ценности. Ведь вспоминается при слове Англия, не какой-нибудь миллионер или магнат, а Шекспир…

- А между тем, сегодня популярна теория шоппинг-терапии. Дескать, чтобы снять стресс, избавиться от неприятных мыслей, необходимо поскорее отправиться в магазин и покупать, покупать… Неважно что…

- Понятно, внутренний дискомфорт советуют вытеснить самыми вульгарными, низкими эмоциями. В известном философском вопросе: быть или не быть? - предлагают снять противопоставление и отождествить «быть» с «иметь». Спасительную рефлексию по поводу того, что с тобой происходит, забивают шумовым эффектом потребления. В той же рекламе нам ведь не вещи рекламируют, нам навязывают определенный унифицированный образ жизни.

Если человек не познал самого себя, не разобрался в причинах смены своих настроений и эмоций, как же он может разобраться в окружающем мире?.. Такой человек становится игрушкой разнообразных сил, в том числе, и самых темных.


журнал «Дружба народов» - Москва

вторник, 19 апреля 2011 г.

Она


…Отскочил случайно коснувшись волос жены… потом снова осторожно улегся, натянув одеяло на голову и, замер.
Ну вот опять... В застывшем мозгу билась одна единственная мысль – он снова не может совладать со своим телом, оно не слушается его, сколько ни старайся – ничего не выходит. Оно – это мерзкое, проклятое тело, опять хочет Ее…
То ли от напряжения, то ли от духоты под одеялом сердце неистово колотилось в груди и, казалось, вот-вот разорвется. Ну, когда же это тело насытиться Ею?!. Впрочем, кажется, только лишь тело тянется к ней, с тоской подумал он. Да… это было с самого первого дня… только тело хотела Ее... и по сей день… хочет сначала Ее ноги, потом шею… Нет, сначала шею, потом ноги…
Да в чем виновато бедное тело, это все – клетки… тысячи, миллионы подлых клеток… – думал он – это они хотят Ее. И его они довели до такого состояния, разрушив всю его жизнь, отняв детей, жену, которую всегда любил… Это они… они свели его с ума. Маленькие подлецы.
…И тут вдруг он почувствовал, как клетки снова коварно оживают… и нервно дрожа просят Ее…
…Жена вздохнула, сердито заерзав в постели… потом вдруг вскочила, подхватив одеяло, подушку и, шлепая по полу босыми ногами, вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. И только тогда он услышал, как за окном идет дождь…
…Дождь беспрестанно льет всю неделю…
Было слышно, как капает с потолка в ведро посреди комнаты…
…Сердце еще продолжало бешено стучать… но сам он медленно успокаивался… Отбросив одеяло с себя, он подложил руки под голову, закрыл глаза и снова увидел Ее.
…Она стояла в конце полутемного коридора, болтая с кем-то и из дали улыбалась ему. Он ощущал Ее запах и почувствовал, как медленно начинает кружить в голове…
Теперь дождь шел где то в далеке… там где они увиделись впервые…
Удивительно… - подумал он, - …кажется, это тот самый дождь… ни как он не прекращается с тех пор, как не прекращяетсья тонкая вибрация его клеток при воспоминании о Ней… вот уже два года льёт он днем и ночью… И потолок не выдержал… в самом центре дал трещину, в виде цветущей ветки…

…Утром жена не села за завтрак, чем-то долго занималась у себя в комнате, вонзая будто стены чем то острым…
А он всё жевал, представляя злое лицо жены, и представлял себе как, она пробивает головой потолок…
…Дети сидели напротив с набитыми ртами, и молча смотрели на него, словно жалели…
…Через несколько минут он был уже в двух кварталах от дома. Стоял под дождем рядом с Нею умоляя:.
- …ну, хоть на часок…
- Сегодня никак не получится.
Быть может, из-за пасмурной погоды лицо Ее казалось бледным и исхудалым. И голос словно увял… под глазами появились глубокие тени, и смотрела Она на него откуда-то издалека… будто из тюрьмы…
…Резко проехавшая мимо машина обрызгала их грязью.
- Если не сегодня, сойду с ума… ты понимаешь?.. – вдруг заорал он чуть ли не на всю улицу, сжимая Ее локоть и чувствовая как, сердце вот-вот разорвется.
…Она прикрыла глаза. Дождинки каплями струились с ресниц по щекам.
- Пойдем, родная, пойдем… пойдем, пойдем. – говорил он, и нежно коснулся Ее лица… все повторял и повторял, пока свой же голос не загрохотало в его мозгу.
Вскоре они были уже далеко, в пустом, холодным доме, в грязной, пахнущей плесенью постели…
…Тело его обрело прежнее тепло.... пульс стучал ровно. Сердце билось размеренно, как часы.
И тогда его пронзила мысль: никуда ему больше не спрятаться с этим своим ненасытным телом, и не будет этому конца, которого ждет он изо дня в день, из часа в час… он устанет, а тело будет бушевать, продолжать желая Ее… тело устанет, клетки не уймутся никогда. Короче, прав был мулла. Это и есть последняя точка. Здесь и всему конец. И ему, и его семье, одним словом, всему.
…Сердце сжалось в мрачном безисходности...
- Чем все это закончится?..
Это сказал Она. Лежа на спине, положив голову ему на руку, и, не мигая, глядя в потолок, будто тихо пропела эти слова.
- Что?..
- Все это.
- Ничем.
- …
- Подождем еще.
- Чего?..
- Вдруг пройдет само по себе?..
- Но ведь не проходит…
- Да… не проходит…
- Ровно два года.
- Два, два года.
- Может, покончим со всем этим? – голос Ее дрогнул.
- С чем?..
- Со всем.
- Как?..
- Не будем встречаться.
- И что из этого выйдет?..
- Не будем встречаться, все пройдет. Я как вижу тебя, у меня все внутри обрывается.
- Не получится, сто раз уже пробовали и оказывались здесь. Куда бы ты ни пошла, приду за тобой.
- Не знаю, что я нашла в тебе. Если б знать, отняла бы, успокоилась.
- …
- Я устала.
- От чего?..
- …
…По его руке заструилось что-то теплое.
- Ты что, опять плачешь?..
- Да…
- Почему, милая?
- Не знаю…
Она прижалась лицом к его груди. Слезы, будто из чашки, хлынули на него.
- Мне тоскливо без тебя… - совсем тихо произнесла Она.
Он наклонился, поцеловал Ее волосы.
- Я тоскую. Умираю, - повторила Она и заплакала тихо, а потом во весь голос.
Он обнял Ее, стал целовать лицо, лоб.
Она будто бы успокоилась. Теперь они молча лежали друг подле друга.
- Бог даст, все образуется, - проговорил он, ласково гладя Ее по голове.
- Как образуется?..
- Как всё. Ведь всё где-то заканчивается, стихает, исчезает. Может быть, и это придет к концу…
Воцарилось молчание.
Оба надолго погрузились в свои мысли, в безвыходный лабиринт, где блуждали уже давно, пребывая почти в бессознательном состоянии.
- Ничего не кончится…
Это сказала Она.
- Давай поженимся.
- Невозможно. Мы уже в тысячный раз возвращаемся к этому.
- Тогда я увезу тебя.
- Куда?
- Далеко.
- Найдут, куда бы мы ни спрятались.
- Не найдут.
- А дети?..
- Дети?!.
Он задумался. Перед глазами возникли жена… дети… Обняв мать, они смотрели на него, что он ответит?
- Дети останутся с матерью.
Приподняв ее за плечи, взглянул он в распухшее от слез, изменившееся ее лицо.
- Все будет хорошо, - сказал он, потом обняв, поцеловал и подумал, что уже тысячу раз произносит он эти слова, и снова повторяет так, будто эта мысль только что пришла к нему…

Вечером он дремал перед телевизором… Тело казалось пустым, мышцы сладко ныли. Вдруг телевизор погас. Он вздрогнул, открыл глаза.
Жена в вызывающей позе стояла перед ним.
- Иди, спи в постели.
- Почему ты выключила телевизор?
- Не смотрел, вот и выключила.
- Включи.
- Не включу.
- Чтоб тебя…
Он зло оттолкнул жену, и нажал на кнопку.
- Дал же бог сумасшедшего!..
От его толчка жена налетела на дверь, треснуло стекло.
То ли от этой трещины, то ли от злобы, накопившейся за последние дни, лицо женщины исказилось ненавистью.
- Прекрасно!.. – воскликнула она. – Одна трещина на потолке, другая – на двери. Ах, чтоб и в полу дыра разверзлась, полетело бы все к чертям, избавились бы мы друг от друга!..
- Не каркай!
Жена ушла в другую комнату, снова чем-то стала греметь там, потом бурей пронеслась в коридор, распахнув входную дверь, вернулась.
- Приведи ее завтра, пусть и за твоими детьми смотрит, и обед готовит!..
- Кого это? – Он хотел обернуться, посмотреть на жену, но ее хриплый голос уже снова звучал в коридоре:
- Сам знаешь!..
Дверь в парадной захлопнулась. Он как будто очнулся.
Было двенадцать ночи. Выбежал он в коридор, а стуки каблуков жены уже слышались где то далеко внизу... Зайдя в комнату он вышел на балкон.
…Снова лил дождь… Громко стуча каблуками, жена шла по темной пустынной улице.
- Погоди, куда ты на ночь глядя? – закричал он в след жене.
Жена оглянулась, сунув руки в карманы плаща, ответила:
- Умирать!..
…Он мгновенно замерз. Плотно закрыл дверь, вернулся в комнату, зарылся в самую глубину кресла.
Сидя перед телевизором, щелкал костяшками пальцев, размышляя – куда могла отправиться эта курица - жена. И вдруг, словно, увидел себя со стороны…
Сидит тут, как дурак и думает, куда это уехала среди ночи его жена в неизвестной черной машине?!..
В отчаянии схватился за голову.
До чего довел себя?!.. Вот уже два года никого не хочет он видеть, ничем не интересуется… и друзей забросил, и с родней не хочет встречаться… семья на грани развала… диссертация покрылась густым слоем пыли…
Это все Она… отняла Она его от жизни.
И тут вдруг ему явилось Ее грустное лицо... и снова оборвалось сердце, ослабели колени…
Стиснув щеки в ладонях и глядя на черный квадрат неба, виднеющийся в окне, взмолился:
- Помоги мне, Господи… - и долго слушал шум дождя на пустынной улице, и казалось ему, будто он начинает что-то понимать.
- Научи меня, Господи…
- Мама!
…Кажется, проснулся сын.
Шаркая тапочками, прошел он в спальню.
…Мальчик стоял на постели, тер кулаками глаз и виновато смотрел на него.
- Где мама?
- Зачем тебе мама? Спи.
- У меня живот болит.
- Иди ко мне на ручки.
- Не-ет… - мальчик не договорил и от смущения еще сильней стал тереть глазки.
Тут он почувствовал запах и ему все стало ясно.
…Чтоб не испачкать рук, он подхватил малыша подмышку, будто полено, потащил в ванную… и там, в приступах рвоты, раздел и отмыл.
Сын, еще больше засмутился, заметив, что отца тошнит и снова спросил:
- А где мама?
…На рассвете он замерз от холода и проснулся...
…Дождь все лил и лил…
Передачи давно закончились и телевизор, видно, устав гудеть, бессильно пищал…

…Дальше шел чистый лист… Как будто на этом все и закончилось…
…Маленькие искры пронзили тело.
…О чем же он должен был писать дальше?!. И вообще, для чего он пишет все это?!.. Может быть, потому, что ни раньше, ни после того ничего больше не происходило?..
Потерев морщинистый лоб, и подумал… что же все-таки было, кроме этого?..
…Бесчисленные лица… голоса застолья… кипы бессмысленных бумаг… подарки… детали машины, что искал по городу… безденежье, много денег…
…Сжал голову руками.
…Отсюда, из этой тихой, полутемной комнаты теперь все представлялось мелкой, крикливой бессмысленностью… будто всю свою жизнь он бежал по вопиющему, переполненному людьми стадиону... Так, на бегу и состарился, покрываясь морщинами, растолстел… поседели брови, ссутулилась спина… и вконец обессиленный, с трудом дотащил он свою жизнь до этой комнаты...
Передышкой казалось теперь только это писание...
А он помнит все… Каждое слово, каждый звук.
…Ему снова явилось Ее лицо...
Она глядела на него расширившимися глазами и все повторяла:
- Тоскую я без тебя…
…Отшвырнув ручку, он встал…
От волнения, или от резкого движения обхватила спину режущая боль, не позволив ему разогнуться. Опершись о спинку стула, он осторожно выпрямился.
Проклятая старость…
Доплелвшись до дивана, сел, отпил глоток воды и откинул голову.
…Шел дождь...
А может, написать все, как было?!.. – подумал он в отчаянии… Как увидел он при свете дня лице Ее множество веснушек… как полюбил этих рыжых, невесомых пятен… потом как превратил он эту любовь в простую физиологическую потребность… как долго мучился потом от стыда за эту свою сумасшедшую любовь, глупые признания, минуты слабости…
Ужас охватил его…
…Как же можно написать об этом?
…Дождь перешел в ливень… громко стучал в окно. Видно, поднялся ветер…
…Такая же погода стояла и в тот день… Да, точно такая…

…в белой больничной палате с железными кроватями никого не было, кроме Нее… посиневшая рука Ее была перевязана… из капельницы в вену стекала прозрачная жидкость…
…Присел он тогда на кровать к Ней...
От большой потери крови лицо Ее стало прозрачным, губы - сухими и бесцветными… бессмысленными глазами Она глядела в потолок и молчала.
- Зачем ты сделала это?..
- …
- Ты рада, что я пришел?..
Она лежала неподвижно, будто не слышала его… потом медленно повернув голову спокойно посмотрела на него.
- Почему ты молчишь?.. Хочешь, я уйду? – помниться сказал он…
- Нет… - Она тихо ответила.
И произнесла это, не раскрывая губ. Казалось, глазами...
…Он погладил Ее руку...
Рука Ее была нежной и теплой, будто крыло птицы...
- Как ты теперь?..
Она не отвечала… продолжала молча смотреть на него, потом совсем тихо произнесла:
- Тоскую без тебя…
Он поцеловал Ее руку, прижался к ней щекой.
- Я тоскую без тебя... – на этот раз Ее голос прозвучал отчетливее… – тоскую… очень тоскую… - повторила и умолкла, но вдруг Ее словно прорвало... Простерев к нему руки, утыканные иголками зарыдала:
- Тоскую я… без тебя… тоску-у-ю… -
Вополь Ее походило на вой раненного животного…
…На крик Ее сбежались врачи и медсестры… они держали Ее, пытаясь успокоить… из перерезанных вен текла Ее кровь… ситцевая рубашка разорвалась в клочья… Один из врачей кивнул ему незаметно, чтобы он уходил…и он ушел…
…Шел он выложенными мрамором, пахнущими смертью коридорами больницы и сквозь грозу слышал полный боли Ее голос:
- …тоскую… тоскую без тебя…
Ее голос был слышен и во дворе больницы… и на переполненных улицах, и дома…
И когда несли Ее хоронить…
…Сверкнула молния, раздался оглушительный раскат грома...
…На глаза навернулись слезы…

…Кто то осторожненько постучался в дверь… и она открылась...
- Папочка?! –– Можно тебя на минутку?..
Это была старшая дочь. Осторожными шагами подойдя к нему, поманила его в другую комнату.
С трудом приподнявшись и держась за все еще ноющую поясницу, он вышел в соседнюю комнату.
…Дети, невесты и внуки, все были тут… увидев его, они хором закричали:
- Поз-драв-ля-ем!.. – и захлопали в ладоши.
Жена внесла торт. Руки ее исхудали, кожа обвисла.
- Что смотришь?! – сказала взволнованно она. – Поздравляем с семидесятилетием!
…Подойдя к родне и целуя домочадцев, он подумал, что убил Ее он вместе с ними. Скольких же людей осчастливила смерть одного?!.
…Весь вечер гремел гром… и чем громче он гремел, тем веселей становились домочадцы… Безмятежными лицами болтая о чем-то бесконечно, смеясь они внезапным гулким хором…
…Он осторожно поднес чашку с чаем к губам, но отглотнуть не смог…
…Молния сверкнула вдруг у него в груди… и гром загрохотал прямо в нем, сотрясая все тело изнутри…
…За стеклом окна из глубин черной грозовой ночи кто-то грустно смотрел на него... Постепенно лицо это становилось все больше, черты яснее…
…Сердце забилось в тревоге… и тут он узнал…
…Это была Она… Такая, как тридцать лет назад…
Лицо Ее было бледным… Она слегка шевелила губами, словно что-то пытаясь сказать… и он услышал Ее...
- …тоску-у-ю… - все тихо повторяла Она из темноты, - …тоскую без тебя…
…Не выпуская чашку из рук, на ватных ногах подошел он к окну… рука без его ведома поставила чашку на подоконники и повернула задвижку…
…Яростный ветер тут же ворвался в комнату, взметнув к потолку занавески… скатерть пошла волнами, сбросив посуду на пол, все смешалось…
…Старик стоял у окна… тело его покачивалось от порывов ветра, лицо мыл дождь… Прищурившись, сквозь стену воды и ураган он долго смотрел во тьму…
…Тяжелая, старинная люстра качнувшись от порыва ветра, сорвалась с потолка, с грохотом упала на стол и разбилась вдребезги...
Раздался денский крик …
Кто-то оттолкнул его от окна, уложил на диван…
Оконные створки закрыли, все успокоилось…
…Потом, кажется, жена пришла из соседней комнаты со свечей на руке, встав перед ним, наклонилась с испуганным лицом и о чем-то спросила…
Потом пришли и остальные… сгрудившись вокруг дивана, обступились и при свете свечи склонили к нему свои неотличимые лица…
Хотел он сказать им что то… но только губы бессильно шевельнулись:
- …Тоскую… - произнес он невнятно… и почудилось, или это сказала Она?!..


1995
Автор: на

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Подписаться на: Комментарии к сообщению (Atom)