…Сквозь дверной проем спальни виднелись его одеяло с шелковым чехлом, стоящий на низком табурете граненый стакан, напоминающий маленький, помутневший от затхлой воды аквариум, и потонувший в нем мертвой рыбкой давно уже ненадеванный зубной протез...
По шуршанию моего плаща в прохожей или, может, по запаху моих духов он опять догадался, что пришла я. Об этом говорили слабые движения его истонченных за последние месяцы ног, едва различимых под одеялом, плавающих там время от времени как в подводной невесомости...
И в прошлый раз на мой приход он среагировал точно так же - с закрытыми глазами, не поднимая головы с подушки, не повернувшись, как былые времена, в сторону двери.
И в прошлый раз, когда я, не желая потревожить его, на цыпочках вошла в комнату, он так же притворился умирающим. Упорно делая вид, что состояние его все большое ухудшается, он за весь день ни разу не открыл глаза, пока я, устав от долгого сидения, не отправилась в совершенном изнеможении домой. Видением собственной смерти он будто хотел припугнуть меня и тем самым отвратить от себя и своего дома.
...На этот раз в комнате, кроме него, были еще двое - по всей вероятности, приехавшие из дальнего села родственники: мужчина с коротко стриженной головой с проседью, похожий на ежика, и розовощекий сельский подросток.
Увидев меня, мужчина доверительно, тоном старого знакомого, сказал:
- Хорошо, что пришла. Он совсем уже плох...
…Состояние старика и в самом деле казалось критическим. Пожелтевший нос его повис крючком, глаза потонули в темных впадинах. Он словно бы и не дышал вовсе. В полуоткрытом рту проглядывалось иссохшее, поблекшее небо...
- До завтра дотянет… - сказал мужчина еле слышно, словно сам себе, и, отвернувшись, стал смотреть в окно.
Подойдя к старику, я пристально вгляделась в его лицо. Похоже, он действительно умирал... В судорожно-коротких вздохах его слышались доносящиеся откуда-то издали странные ноющие звуки...
- А Саида где? - спросила я.
- У соседей. Пошла звонить врачу. С утра телефон отключили. Так всегда бывает: один к одному. - с скрытым превосходством сказал родственник и почему-то взглянул на меня.
...Старик и в прошлый раз был почти в таком же состоянии, но говорить - говорил. Речь его была похожа на жаркий бред: заполошно, на одном дыхании, он выстраивал в ряд бессвязные, бессмысленные фразы; порой, словно утомленный продолжительной агонией, умолкал на полуслове, мутным взглядом обводил комнату и, натыкаясь зрачками на меня, всякий раз чуть слышно, где-то внутри, всхлипывал и сразу же терял сознание, словно бы нарочно погружая себя в очередные кошмары...
Иногда во время этих бредовых откровений мы превращались в очевидцев его переходов в некие иные измерения: на наших глазах, не сходя с постели, он как бы переносился в какие-то, известные только ему, места; там - это мы определяли по его движениям и мимике - он занимался какими-то непонятными, не присущими его натуре делами: с заключением с кем-то каких-то тайных договоров, напряженным наблюдением за какими-то жизненно важными для него процессами...
В такие моменты в последнее время ни мне, ни Саиде никак не удавалось правильно оценивать смысл его поведения: невозможно было понять, в себе ли он или притворяется, стремясь так отстранить меня от себя. Ведь, как говорила Саида, в подобное состояние он впадал только при мне, а сразу же после моего ухода ему становилось лучше. Он, как ни в чем не бывало облокачивался на подушку и послушно съедал кашку на ужин...
…Кризисы следовали один за другим. Все чаще и чаще пульс его слабел, а временами почти не прощупывался, дыхание надолго пресекалось, и воздух еле слышно булькал глубоко в горле. Каждая очередная бригада "скорой помощи", тщательно обследовав его, выносила один и тот же диагноз:
- Зря мучаетесь с ним, - не поднимая глаз, говорили они, - он уже не жилец...
И говорили они это с такой уверенной безнадежностью, что мы понимали: он и в самом деле находится при последнем издыхании.
При всем при том мы испытывали настоящее потрясение, видя, как обессиленная старческая рука его в моменты этого самого "последнего издыхания" тянется к запястью докторши, присевшей к нему на кровать с аппаратом для измерения давления… как пальцы, словно лапки скорпиона, обвивали белую запястье пышной молодой женщины, впиваясь в нее с неутолимой жадностью и начинали судорожно сокращаться, как бы пожирая ее плоть…
Ни я, ни Саида не сомневались в том, что гнусные отпечатки этой патологической его тяги к женщинам мы обнаружим и после его смерти в помертвевших его зрачках, когда он все-таки испустит дух вместе с последним всхлипом...
А было мы с отвращением наблюдали, как этот полумертвый старик, лежит с бездумным взглядом как бы в никуда, а его безжизненные руки, словно высохшие ветки, брошены на впалый живот, и вдруг с ужасом понимали, что угасающие зрачки его обращены не куда-нибудь, а именно на крутые бедра соседки, по доброте душевной зашедшей навестить его...
Именно тогда, по молниеносному движению его безжизенных зрачков, незаметно для нас переводимых с бедер женщины на массивную ножку стола, мы убеждались в том, что внутри его полумертвого еще тела продолжает жить что то очень живное...
...Из коридора послышались шаги. В комнату вошла Саида.
- Не могла дозвониться, - сказала она с порога, потом, обращаясь ко мне, будто я нахожусь тут со вчера, спросила, - может, на машине поехать?
- Куда? - отозвалась я.
- В "Скорую", - ответила Саида и, кивнув в сторону неподвижного отца, добавила - Видишь, в каком он опять состоянии?
...Лицо ее поблекло. Нос истончился, вытянулся почти так же, как и у старика, глаза глубоко запали.
- Зачем ему доктор, доченька? - заговорил родственник. - Не жилец он... Но ты не беспокойся, Ясин* я знаю. Подожду, никуда отсюда не уйду, не бойся. Кто у этого несчастного остался? Единственным сыном был у отца-матери, да и та ушла из этого мира, когда он еще ребенком был. Вырос бедняга, по милости мачехи. Я его единственный двоюродный брат, вот и приехал. Почитаю молитву, поручу его земле и вернусь домой.
После этих его слов пол в комнате будто задрожал… Или нам это почудилсь? Что толчком к содроганию послужил невообразимо истошный вопль старика, мы поняли чуть позже, когда он, со странным хрипом, отдаленно напоминающим тарахтение неисправного мотора, стал прочищать горло, запершившее от непосильного для него вопля… Старик ворочался в постели, хотя мгновением ранее лежал в кровати неподвижно в позе каменной статуи.
С воплем старика исчезла с лица родственника выражение довольства.
- Поживем, еще и не то увидим… - сдавленным горлом пробормотала Саида.
Очевидно, и до нее дошло, что старик с самого начала слышал все, о чем говорилось в комнате...
Подойдя к кровати, родственник вынул из кармана осколок зеркала, прихваченный, видимо с собой из села и поднес его к губам старика, далее мимолетно взглянув на поверхность стекла, обтер его и со скорбным достоинством и вернул на прежнее место.
- Совсем мало осталось. - со знанием дела сказал он и почему-то стал почесывать руки.
…Саида будто не решалась подойти к старику, она настороженно присела рядышком и уставилась на отца расширенными от страха глазами.
По ее растерянности, бессмысленным скачкам зрачков, по слабому голосу можно было судить ее состояние – паническом страхе, переживаемой бедняжкой в глубине души. Глаза ее расширились, не как не возвращаясь в прежнее положение - со времени нашей последней встречи, когда старик, будучи в сознании, полуоблокотившись на подушку, прихлебывал мелкими глотками чай и в ответ на мой вопрос внезапно поперхнувшись, опрокинул чай на себя, посинел и зашелся в долгом удушливом кашле...
…Тогда старик задохнулся в этих сильных приступов кашля, от которого в конце концов и умер. Дыхание его оборвалось, глаза покатилсь куда-то под лоб, а спустя несколько минут голова его, дернувшись пару раз, безжизненно упала на подушку и замерла...
А в первый же раз, еще задолго до моего вопроса, когда он еще бодренькими шажками прохаживался по квартире, старик приветливо поздоровался со мной, подробно и участливо расспрашивая о самочувствии каждого из моих домочадцев, однако, выслушав просьбу Саиды, о моем намерении написать документальный роман о его жизни, почувствовал себя плохо… Внезапно побледнел, на лице возникло выражение безисходного беспокойствия, подобное страху смерти. Медленно встав со стула, так же медленно, настороженно-опасливыми шагами он вышел из гостиной, заперся в ванной комнате и больше не выглянул оттуда.
- Ты когда-нибудь присутствовала при последнем издыхании? - почти шепотом, что бы не услышал старик, спросила я.
Саида, глядя в сторону, виновато покачала головой. Потом мы стали вспоминать, как вела себя при последнем издыхании покойная тетя Хадиджа, которая, упорно сопротивляясь смерти, день и ночь напролет сидела не шелохнувшись на этой же самой кровати, упрямо отказываясь лечь, так как была уверена, что умрет, как только приляжет...
Мы стали вспоминать также и то, как от грохота шагов могучей тети Хадиджи сотрясался чуть ли не весь дом, как от мощного ее голоса ветром сдувало со двора ребятню, как одним ударом увесистого кулака убивала она крыс, изловленных ею в блоке… вспомнили жалобный взгляд ее на окружающих за несколько часов до смерти, как тяжело переводя дух, тонким девичьим голосом она щептала будто сама по себе:
- Боюсь я, детка, очень боюсь… - и все переглядывала на пол, словно искала там спасения от смерти.
Вглядываясь в перекошенное ужасом лицо тети Хадиджи, мы обе как то, физически ощущали тогда узкий, удушающий переход в Смерть где-то совсем рядом... Это ощущение временами передохило в чувство страха, сравнимое лишь с глубинным предчувствием опасности, которую таит в себе последний, безвозвратный шаг в мрак бездны...
Тут я вспомнила и последнее издыхание своей тети, которая, захлебываясь, как утопающая, и синюшно задыхаясь, при этом приветливо махала рукой каким-то стоявшим рядом со мной, невидимым нам людям...
В тот день, вероятно, мою тетю задушили, лишили ее последнего дыхания самые близкие ей люди , которых она так радостно приветствовала...
Тогда я явно ощутила медленное, неотвратимое приближение к изголовью тети родных, близких ей людей, на которых она уповала в непорочной уверенности… воочию увидела, как при последнем издыхании, вытаращив от ужаса глаза, оказалась она лицом к лицу, с глаза на глаз с ними...
* * *
- Это все твои вопросы доконали его. - пробомотала Саида чуть позже, когда мы с ней, сидя на кухне, перебирали рис для ужина.
Я виновато пожала плечами.
- А что такого я сказала?
…Смертельный страх старика перед прошлым - его ужас перед возможным разоблачением каких-то грехов, лишь одному ему известных тайн, все эти его судорожные попытки, пусть даже ценой собственной жизни, точнее смерти, скрыть следы каких-то засекреченных в свое время событий - все это для меня означало, что мое спонтанное намерение писать о нем, в действительности имеет некое глубокое и сложное, чем я думала, основание...
Еще в детстве не раз я слышала от тети Хадиджи, что высшее образование он получил в суровые для всех военные годы и сразу же был направлен на руководящую работу в район, где, имея за плечами только скудный студенческий опыт, стал председательствовать в достаточно крупном колхозе; тетя Хадиджа рассказывала и о том, как, став в скором времени главой всего района, он самолично по разбитым дорогам верхом на коне объезжал колхозные угодья, недремно держал под контролем каждое пшеничное поле, в одиночку выискивал и сдавал военкому укрывающихся от фронта дезертиров, не отказывал при этом в поддержке семьям фронтовиков, уделяя особое внимание нуждым смазливых вдовушек; и еще о многом со всеми подробностями поведала нам покойная тетя Хадиджа...
Однако уже тогда я почувствовала, как эта властная матрона, всегда предпочитавшая резать, что называется, правду в глаза, повествуя о прошлом своего мужа, все-таки перескакивает через какие-то существенные моменты - так с неосознанной опаской люди обычно перепрыгивают через пугающие своей бездонностью узкие горные пропасти; порой я примечала и ее уловки, позволяющие ей мастерски прошмыгнуть мимо чего-то такого, о чем она не желала бы даже вспоминать...
Когда мы вернулись в комнату, родственник, примостившись в ногах старика, бормотал что-то под нос, вероятно, Ясин... Подросток дремал, сидя перед выключенным телевизором.
Старик же пребывал в прежнем состоянии. Сейчас лицо его было похоже на злую физиономию одного из ужасных героев русских сказов - Кащея Бессмертного. Со стороны казалось, будто за время нашего отсутствия его лицо непропорционально уменьшилось в размерах и усохло, как усыхают на раскаленной жаровне куски рыбы, впитавшие в себя кипящее масло...
...Когда мы входили в комнату, его иссушенные, костлявые пальцы легонько постукивали по впалому животу, как по клавишам пианино, словно бы подавая кому-то какие-то невразумительные знаки...
Войдя, мы сели за столом, стоявшим напротив кровати. Отсюда безжизненные руки старика выглядели иначе: они напоминали иссушенных жгучим солнцем пустыни и жаждой песчаных скорпионов...
Именно этих самых "скорпионов" в одну из прошлых ночей во сне, зажав в руке башмак, я пыталась уничтожить, долго преследуя их по полутемным комнатам... Они же были неуязвимы, с умопомрачительной скоростью носились по стенам, прятались в недоступных уголках и там с торопливой вороватостю что-то жевали и пережевывали… Настигнутые и будто раздавленные башмаком на стене, чугунным утюгом на полу, эти гребнеобразные насекомые все же ускользали из-под удара, сохраняя невредимыми свои тонкие, как лезвие бритвы, тела, а затем на невероятно шустрых ножках стремительно проносились то мимо, то надо мной...
…Вообще в последнее время мне часто стали сниться связанные со стариком какие то странные, сумеречные сны... Бывало в этих снах с упорным постоянством он копошился в моих бумагах, в вещах шаря по карманам, словно бы искал в ворохе присвоенных бумажек что то очень важное, какой-то особый документ...
…Саида принесла чай и поставила на стол.
- Рис варится, - сказала она. - скоро будет готов.
На эти слова Саиды родственник отозвался лишь после того, как, закончив молитву, придвинувшись вместе со стулом к столу и отпив глоток горячего чая.
- Что тут поделаешь?!.. - сказал он.
Я пила чай без варенья… зная четко, что и варенье впитало в себя запах плесени, постоянно ватающий в комнате.
Этот запах исходил и от домработницы - дальней родственницы, молодой женщины с маленькими раскосыми глазами, которая ухаживала за стариком днем, когда Саида была на работе. От этого зловония и Саиду мутило: едва переступив порог квартиры, она сразу же распахивала настежь все окна и двери и опрыскивала комнату освежителем воздуха, однако уже через несколько секунд бодрящий аромат дезодоранта растворялся и исчезал в тяжелом запахе плесени.
Порой, двигаясь по квартире, я ощущала налет заплесневелости у себя на лбу, на коже лица… Во всех комнатах запах свисал откуда-то сверху, словно прозрачный тюлевый занавес и по ходу движений, казалось, приходилось пробираться сквозь него, как сквозь трепещущие языки холодного пламени...
По словам домработницы, она по несколько раз в день проветривала помещеник, обращенные к морю четырехстворчатые окна распахивались настежь и, по всей квартире гулял свежий морской ветер, напоенный запахами свежей рыбы...
Домработница не лукавила, по-видимому, и она осознала, что у этого стойкого зловония есть свой цвет; недавно, проведя рукой по стене, и с каким-то странным сожалением посмотревна нас она сказала:
- Когда-то эти обои были светло-желтыми…
- Он вроде бы не дышит... - бледная Саида стояла рядом с кроватью и неотрывно смотрела на старика.
…Вблизи рот умирающего напоминал очертания некоего таинственного пространства - проход в древние пугающие недра какой-то мифической пещеры, подступы к которой заглохли и затерялись из-за того, что туда давно уже не ступала нога человека…
- Еще дышит. - залпом выпив чай, мужчина поставил стакан на блюдечко и стал доедасть варенье, посматривая на "исторические папки",
нагроможденные на полках книжного шкафа...
- Ах, ты мой ученый, трудолюбивый брат... - приговаривал он, словно бы стараясь еще более расчувствоваться.
Груды папок, пыль с каждой из которых грузная тетя Хадиджа, взбираясь на табурет, острожно стирала каждый день, высились и в других комнатах...
Неоднократно я была невольным свидетелем бурного гнева старика, когда обнаруживалось, что тетя Хадиджа тайком выбрасывает в мусорку пару-другую папок, чтобы хоть немного уменьшить бумажные залежи, захламляющие всю квартиру. За подобное самоуправство старик месяцами оставлял семью без копейки, надолго пркратив всякое общение с женой; причину этого мы узнавали позже, когда папки возвращались на прежнее место, и сердце старика смягчалось.
- Целыми днями день и ночь напролет пишет... – жаловалась виноватым лицом, чуть ли не всем соседям тетя Хадиджа - Слово поперек скажешь - злиться, на хлеб, говорит, этим зарабатываю.
Долгие годы и я наблюдала процесс заполнения этих папок. Даже после выхода на пенсию, Старик по-прежнему просыпался рано утром, как человек, спешащий на работу, торопливо брился, затем при полном параде - в накрахмаленной сорочке, при галстуке устраивался за своим письменным столом, и с утра до вечера, посматривая одним глазом на мерцающий в углу экран телевизора, прислушиваясь к транзисторному приемнику, вещающему на столе, без перерыва, с каким-то непонятным воодушевлением корпел над бумагами. Уже тогда во мне пробудился увеличивающийся год от года интерес к этим папкам. В сущности, именно эти папки и внушили мне идею написать о нем что-то вроде документального романа, основу которого должен был составить материалы хранившие в этих папках…
По словам Саиды, в этих папках содержался грандиозный научный труд, в котором старик осветил один из переходных этапов нашей истории.
Мне же почему-то казалось, что старик собирает в папки тайные воспоминания о своей собственной жизни. Зная его, трудно было предположить что-нибудь иное. Я чувствовала, что этот человек, которого близко знала с самого детства, живет всем существом своим не дома, не в кругу семьи, а именно в этих самых папках, где свил он себе уютное гнездо, благополучно прячясь там ото всего.
…Саида сидела, уронив голову на руки, и, кажется, спала.
Родственник тоже дремал, откинувшись на спинку стула...
И подросток все еще спал крепким сном, как спят обычно сельские дети.
То ли из-за грузной тишины, навалившейся на комнату, то ли от внезапного ощущения свободы среди спящих, мне вдруг показалось, что наступил тот долгожданный момент, когда я смогу прикоснуться к этим недоступным, легендарным папкам...
Я встала и уже было двинулась по направлению к ним, как вдруг...
- ...Вот он... он самый... сук-кин сын!.. Держите его! Живо! Кому говорю?!! - голос старика, созывающий кого-то на подмогу, прозвучал словно выстрел, разорвавший тяжелую тишину комнаты...
Спящие вскочили на ноги, я же замерла на месте...
...Выпученные глаза старика ворочались под закрытыми веками... Не открывая глаз, он гневно вперил взгляд в кого-то, видимого только ему самому.
- Началось... – сонным голосом проговорил родственник, протирая покрасневшие глаза.
- Что... началось? - и без того бледное лицо Саиды еще больше побелело от страха.
Мужчина кивнул в сторону старика.
- Так то оно и начинается. - сказал он, - Бедняга уже на пороге.
Я чуть было не поинтересовалась у него насчет того, не работал ли он в свое время мюрдаширом** при мечети, но, вовремя опомнившись, наклонилась к Саиде.
- Тоже, замучил своими репортажами... - шепнула ей в ухо.
Старик вздохнул еще раз, теперь уже более глубоко… потом веки его, напоминавшие скорлупу грецкого ореха, слегка приоткрылись, и в просвете показались пожелтевшие от ветхости зрачки...
Он опять смотрел на кого-то... и задыхаясь, продолжал ворчать:
- ...я же в прошлый раз показал тебе... мямля! Иди, позови Гафара...
Теперь он говорил с неким ломаным иностранным акцентом…
Услышав имя "Гафар", родственник заворочался на месте.
- Ничего себе. Гафара вспомнил... - вмиг загоревшимися глазами смотрел он то на старика, то на нас... - Двоюродного своего брата Гафара. В позапрошлом году умер. Его зовет. Значит, дошел. - последнюю фразу он произнес, не отрывая глаз от старика.
- ...Хасай... его тоже позови... - задыхаясь проговорил старик, - пусть он откроет... с этим только он справиться...
- А Хасай… это кто?.. - взволнованно спросила я.
Не глядя в мою сторону, родственник указал рукой куда-то назад:
- Тоже из наших. - сказал он и добавил, - и он там… на том свете.
...Тут я почувствовала, как от волнения ослабли колени...
Тайны, которые вот уже несколько месяцев старик из последних сил таил от меня, видимо, желали раскрываться сами по себе.
- Ну... ну-у!.. - кричал он раздраженно на кого-то, будто что-то жгло его изнутри. - ...Это ты так думаешь... но от судьбы не уйде-е-ешь!..
То ли от внутреннего жара, то ли словно бы раздавленные некой тяжестью, зрачки старика будто растворялись...
...Присев осторожненько на краешек кровати, Саида взяла руку отца в свои ладони.
- Доченька, ты бы там не сидела... скончается, испугаешься. - зычным голосом сказал родственник.
Слова родича окончательно доконали старика. Отвернувшись к стене, он застонал странно тонким, напоминающим пронзительные звуки кеманчи,*** голосом.
Вздрогнув, Саида выскочила с кровати и, пряча от присутствующих взволнованно-растерянное лицо, прошла в соседнюю комнату.
- ...убрать этих людей отсюда!.. – завопил вдруг старик, лицом к стене, потом чуть тише, деловым тоном работника охраны, усердно выгоняя кого то из комнаты – А ну, проходите... Идите отсюда... не толпитесь тут...
Мы переглянулись с родственником...
- Бредит. – умным лицом сказал он, - Еще протянет. – добавил хмуро.
- Выходит, он пока еще не на пороге? - спросила я и тут почувствовала как от волнения кружится голова.
- Еще нет. - решительно ответил родственник и с бодрым выражением лица посмотрел сначала на меня, потом на подростка, все еще дремлющего перед телевизором.
Подойдя к кровати поближе, я села не табурет, склонилась над стариком и внимательно вгляделась в его лицо.
- Кончик носа побелел. - сказала я. - За час до смерти моя мама выглядела точно так же.
На эти слова старик повернулся… приподняв тяжелые веки и, глядя мне прямо в глаза, вдруг прошептал он странно жалким голосом:
- Что тебе от меня нужно?..
В ужасе я отпрянула назад... И родственник вскочил на ноги.
- Не бойся, дочка, это он так бредит… - сказал он. - Так всегда бывает перед самой смертью.
...Отрешенный взгляд старика все еще упирался в меня… В его ичего не выражающих глазах мерцали пугающие желтые огоньки, вызывающие в памяти некий приглушенный волчий вой...
Я отошла от кровати. Взгляд же старика застыл на том месте, где мгновением ранее стояла я, и словно бы погас... И снова над нами нависла долгая напряженная пауза...
Таинственная игра в прятки, которую в последнее время вел со мной старик, почему-то еще больше усиливала мой интерес и к нему самому, и к закрытым папкам, бережно сложенным друг на друга во всех комнатах, как складывают ценные упаковки денежных знаков.
Собравшись, я двинулась к папкам, прикосновение к которым на долгие годы было строжайше запрещено. Взяв одну из них, и вернувшись обратно на место, положила папку на стол и потянула за тесемку... С прикосновением к тесемке папка распахнулась, и кипа бумаг, годами сдерживаемая внутри, словно мягкая колода карт, рассыпалась по столу...
…Эта были старые рукописи, пожелтевшие от времени и исписанные чернилами неопределенного цвета...
Я прочла первую попавшуюся в руки страницу...
Слова, написанные крючковатыми буквами, начинающиеся в верху страницы и постепенно сползающие к середине листа, меньше всего походили на предложения, - они напоминали ломанные линии последней кардиограммы человека, умершего от острой сердечной недостаточности...
С трудом я прочла несколько предложений...
Это были беспорядочные, отрывистые записи текстов, когда-то прозвучавших в новостных программах... Большинство страниц начинались соответственно.
"... Добрый вечер, дорогие телезрители..."
Быстренько сложив страницы, я перелистала их...
…Отрывистые, бессвязные стенографические записи, сообщающие о материалах очередного съезда КПСС, о ходе посевной кампании, социалистическом соревновании, о материальном положении матери девятерых детей, выглядели на бумаге случайными, попавшими сюда откуда-то со стороны...
Я перелистала следующие страницы. В центре одной из них было написано: "О, ты... краса несравненная... пленительные локоны волос твоих..."
Под этой строкой были помещены написанные остроконечными буквами слова: "...завершил свой рекорд... на всем протяжении дороги, ведущей по нижним склонам горы Арафат...", за ними следовала фраза "...чтоб ты сдох...", а дальше шли опять же бессвязные слова и такие же бессмысленные предложения...
- ...отстань от меня... умоляю... оставь меня в покое... Ну, чего ты хочешь?.. Чего хочешь от меня?..
…Старик будто бредил... но я то видела ясно: он разговаривал со мной…
От всей этой неожиданности, у меня волосы встали дыбом на голове...
На этот раз старик не смотрел не меня... вперив полный мольбы взгляд в потолок, он будто умолял самого Аллаха...
- ...я больше не буду... прости мой грех... не надо... Не трогай меня... Не трогай их...
...Родственник, низко опустив голову, прижал к глазам вынутый из кармана носовой платок.
- О чем он? - вполголоса спросила я.
- К нему прикасаются. - наукообразно ответил родственник.
- Кто?
- Тебе такие вещи лучше не знать. Молода еще. - отрезал родич и мокрыми от слез глазами стал смотреть на темную, безлюдную улицу.
Я отошла от него, взяв со шкафа еще несколько папок, положила их на стол, и потянула за тесемочку... и от изумления по телу пробежала холодная дрожь...
И эти папки ничем не отличались от предыдущих...
"...с добрым утром, дорогие радиослушатели..." на этом предложение обрывалось, а следующее начиналось откуда-то с середины: "...по заснеженным равнинам Севастополя... истина заключалась именно в этом... почему же его не отпустили..."
- ...К тебе обращаюсь, к тебе, слышишь?!..
…Мы оба разом вздрогнули на крик старика, голос которого на этот раз был похож на скрежет старой массивной двери.
…Сейчас глаза его были широко раскрыты... Потухшие зрачки вращались в глазницах, как в западне, и словно бы изо всех сил старались сорваться куда-то в сторону. Старик был явно не в себе, встревоженные зрачки уставились на кого-то... он выдавливал слова из себя, вместе с все более слабеющим дыханием проталкивая их сквозь какую-то непреодолимую узкую щель...
- ...я же в прошлый раз сказал тебе... просил, умолял, что не приходи... Не приходи... Не приходи...
Пробормотав это, старик, словно бы прячась, отвернулся к стене и оттуда едва слышно произнес:
- ...боюсь я тебя... и в прошлый раз сказал, что боюсь... тебе ли не знать, как я боюсь?!..
...От ужаса мороз пробежал по телу...
* * *
...Ни в тот день, ни после, ни я, ни Саида не смогли определить, к кому относился последний в ту ночь бред старика - ко мне или же, по утверждению родственника, к явившемуся за ним с Того Света какому-то достопочтенному посланнику...
Под утро старик как-то странно, сладко посапывая, скончался...
В момент его смерти кроме меня в комнате все спали.
Светало... Я копошилась среди груды "исторических" папок, которыми можно было бы заполнить кузов самосвала. Исследуя их, я буквально оторопела от того, что все содержимое было похоже или на продолжение бреда старика... Поразительно было то, что в этих, абсолютно лишенных смысла и логической последовательности скопище слов ощущалась некая своеобразная атмосфера мучительной, таинственной жизни, с какими своими законами протекавшей когда то,...
В ту ночь о кончине старика я узнала совершенно случайно: подняв голову на раздавшийся где-то поблизости аккуратный щелчок открываемого, или может закрываемого затвора, я увидела, что он умер.
...Лежал он боком, и с широко раскрытыми глазами смотрел на меня.
Когда я разбудила всех спящих, солнце уже взошло.
Саида, вопреки ожиданию, на стала плакать: бледная и осунувшаяся, от предсмертных мучений отца, она бродила по комнатам и завешивая бязью зеркала, стеклянные створки буфетов.
Родственник долго занимался лицом старика. Сначала он возился с никак не желающими закрываться веками, которые ему в конце концов все таки удалось вдавить на место, потом взявшись за белое полотенце, подвязал он ему челюсть.
Дожидаясь, пока из мечети прибудет маафа****, я присела возле кровати на табурет и наблюдала за ежеминутными изменениями лица старика, которое по мере оттока крови приобретало по-детски невинное, красиво умиротворенное выражение...
В последний миг, когда перед выносом тела из дома его укутывали в одеяло, как в пеленки, лицо старика приняла лик непорочного юноши, покидающего этот мир в расцвете сил, ничего не успевшего свершить, не вкусив из радостей и наслаждений жизни.
Когда тело вынесли из дома, родственник принялся усердно читать молитву. Я же получила у Саиды разрешение забрать все папки к себе домой.
*Ясин – упокойная молитва
** мюрдашир - служитель мечети, совершающий ритуальное омовение покойников.
кеманча*** - национальный струнный инструмент, звуком напоминающий скрипку.
*** маафа - ритуальные погребальные носилки.
2004
По шуршанию моего плаща в прохожей или, может, по запаху моих духов он опять догадался, что пришла я. Об этом говорили слабые движения его истонченных за последние месяцы ног, едва различимых под одеялом, плавающих там время от времени как в подводной невесомости...
И в прошлый раз на мой приход он среагировал точно так же - с закрытыми глазами, не поднимая головы с подушки, не повернувшись, как былые времена, в сторону двери.
И в прошлый раз, когда я, не желая потревожить его, на цыпочках вошла в комнату, он так же притворился умирающим. Упорно делая вид, что состояние его все большое ухудшается, он за весь день ни разу не открыл глаза, пока я, устав от долгого сидения, не отправилась в совершенном изнеможении домой. Видением собственной смерти он будто хотел припугнуть меня и тем самым отвратить от себя и своего дома.
...На этот раз в комнате, кроме него, были еще двое - по всей вероятности, приехавшие из дальнего села родственники: мужчина с коротко стриженной головой с проседью, похожий на ежика, и розовощекий сельский подросток.
Увидев меня, мужчина доверительно, тоном старого знакомого, сказал:
- Хорошо, что пришла. Он совсем уже плох...
…Состояние старика и в самом деле казалось критическим. Пожелтевший нос его повис крючком, глаза потонули в темных впадинах. Он словно бы и не дышал вовсе. В полуоткрытом рту проглядывалось иссохшее, поблекшее небо...
- До завтра дотянет… - сказал мужчина еле слышно, словно сам себе, и, отвернувшись, стал смотреть в окно.
Подойдя к старику, я пристально вгляделась в его лицо. Похоже, он действительно умирал... В судорожно-коротких вздохах его слышались доносящиеся откуда-то издали странные ноющие звуки...
- А Саида где? - спросила я.
- У соседей. Пошла звонить врачу. С утра телефон отключили. Так всегда бывает: один к одному. - с скрытым превосходством сказал родственник и почему-то взглянул на меня.
...Старик и в прошлый раз был почти в таком же состоянии, но говорить - говорил. Речь его была похожа на жаркий бред: заполошно, на одном дыхании, он выстраивал в ряд бессвязные, бессмысленные фразы; порой, словно утомленный продолжительной агонией, умолкал на полуслове, мутным взглядом обводил комнату и, натыкаясь зрачками на меня, всякий раз чуть слышно, где-то внутри, всхлипывал и сразу же терял сознание, словно бы нарочно погружая себя в очередные кошмары...
Иногда во время этих бредовых откровений мы превращались в очевидцев его переходов в некие иные измерения: на наших глазах, не сходя с постели, он как бы переносился в какие-то, известные только ему, места; там - это мы определяли по его движениям и мимике - он занимался какими-то непонятными, не присущими его натуре делами: с заключением с кем-то каких-то тайных договоров, напряженным наблюдением за какими-то жизненно важными для него процессами...
В такие моменты в последнее время ни мне, ни Саиде никак не удавалось правильно оценивать смысл его поведения: невозможно было понять, в себе ли он или притворяется, стремясь так отстранить меня от себя. Ведь, как говорила Саида, в подобное состояние он впадал только при мне, а сразу же после моего ухода ему становилось лучше. Он, как ни в чем не бывало облокачивался на подушку и послушно съедал кашку на ужин...
…Кризисы следовали один за другим. Все чаще и чаще пульс его слабел, а временами почти не прощупывался, дыхание надолго пресекалось, и воздух еле слышно булькал глубоко в горле. Каждая очередная бригада "скорой помощи", тщательно обследовав его, выносила один и тот же диагноз:
- Зря мучаетесь с ним, - не поднимая глаз, говорили они, - он уже не жилец...
И говорили они это с такой уверенной безнадежностью, что мы понимали: он и в самом деле находится при последнем издыхании.
При всем при том мы испытывали настоящее потрясение, видя, как обессиленная старческая рука его в моменты этого самого "последнего издыхания" тянется к запястью докторши, присевшей к нему на кровать с аппаратом для измерения давления… как пальцы, словно лапки скорпиона, обвивали белую запястье пышной молодой женщины, впиваясь в нее с неутолимой жадностью и начинали судорожно сокращаться, как бы пожирая ее плоть…
Ни я, ни Саида не сомневались в том, что гнусные отпечатки этой патологической его тяги к женщинам мы обнаружим и после его смерти в помертвевших его зрачках, когда он все-таки испустит дух вместе с последним всхлипом...
А было мы с отвращением наблюдали, как этот полумертвый старик, лежит с бездумным взглядом как бы в никуда, а его безжизненные руки, словно высохшие ветки, брошены на впалый живот, и вдруг с ужасом понимали, что угасающие зрачки его обращены не куда-нибудь, а именно на крутые бедра соседки, по доброте душевной зашедшей навестить его...
Именно тогда, по молниеносному движению его безжизенных зрачков, незаметно для нас переводимых с бедер женщины на массивную ножку стола, мы убеждались в том, что внутри его полумертвого еще тела продолжает жить что то очень живное...
...Из коридора послышались шаги. В комнату вошла Саида.
- Не могла дозвониться, - сказала она с порога, потом, обращаясь ко мне, будто я нахожусь тут со вчера, спросила, - может, на машине поехать?
- Куда? - отозвалась я.
- В "Скорую", - ответила Саида и, кивнув в сторону неподвижного отца, добавила - Видишь, в каком он опять состоянии?
...Лицо ее поблекло. Нос истончился, вытянулся почти так же, как и у старика, глаза глубоко запали.
- Зачем ему доктор, доченька? - заговорил родственник. - Не жилец он... Но ты не беспокойся, Ясин* я знаю. Подожду, никуда отсюда не уйду, не бойся. Кто у этого несчастного остался? Единственным сыном был у отца-матери, да и та ушла из этого мира, когда он еще ребенком был. Вырос бедняга, по милости мачехи. Я его единственный двоюродный брат, вот и приехал. Почитаю молитву, поручу его земле и вернусь домой.
После этих его слов пол в комнате будто задрожал… Или нам это почудилсь? Что толчком к содроганию послужил невообразимо истошный вопль старика, мы поняли чуть позже, когда он, со странным хрипом, отдаленно напоминающим тарахтение неисправного мотора, стал прочищать горло, запершившее от непосильного для него вопля… Старик ворочался в постели, хотя мгновением ранее лежал в кровати неподвижно в позе каменной статуи.
С воплем старика исчезла с лица родственника выражение довольства.
- Поживем, еще и не то увидим… - сдавленным горлом пробормотала Саида.
Очевидно, и до нее дошло, что старик с самого начала слышал все, о чем говорилось в комнате...
Подойдя к кровати, родственник вынул из кармана осколок зеркала, прихваченный, видимо с собой из села и поднес его к губам старика, далее мимолетно взглянув на поверхность стекла, обтер его и со скорбным достоинством и вернул на прежнее место.
- Совсем мало осталось. - со знанием дела сказал он и почему-то стал почесывать руки.
…Саида будто не решалась подойти к старику, она настороженно присела рядышком и уставилась на отца расширенными от страха глазами.
По ее растерянности, бессмысленным скачкам зрачков, по слабому голосу можно было судить ее состояние – паническом страхе, переживаемой бедняжкой в глубине души. Глаза ее расширились, не как не возвращаясь в прежнее положение - со времени нашей последней встречи, когда старик, будучи в сознании, полуоблокотившись на подушку, прихлебывал мелкими глотками чай и в ответ на мой вопрос внезапно поперхнувшись, опрокинул чай на себя, посинел и зашелся в долгом удушливом кашле...
…Тогда старик задохнулся в этих сильных приступов кашля, от которого в конце концов и умер. Дыхание его оборвалось, глаза покатилсь куда-то под лоб, а спустя несколько минут голова его, дернувшись пару раз, безжизненно упала на подушку и замерла...
А в первый же раз, еще задолго до моего вопроса, когда он еще бодренькими шажками прохаживался по квартире, старик приветливо поздоровался со мной, подробно и участливо расспрашивая о самочувствии каждого из моих домочадцев, однако, выслушав просьбу Саиды, о моем намерении написать документальный роман о его жизни, почувствовал себя плохо… Внезапно побледнел, на лице возникло выражение безисходного беспокойствия, подобное страху смерти. Медленно встав со стула, так же медленно, настороженно-опасливыми шагами он вышел из гостиной, заперся в ванной комнате и больше не выглянул оттуда.
- Ты когда-нибудь присутствовала при последнем издыхании? - почти шепотом, что бы не услышал старик, спросила я.
Саида, глядя в сторону, виновато покачала головой. Потом мы стали вспоминать, как вела себя при последнем издыхании покойная тетя Хадиджа, которая, упорно сопротивляясь смерти, день и ночь напролет сидела не шелохнувшись на этой же самой кровати, упрямо отказываясь лечь, так как была уверена, что умрет, как только приляжет...
Мы стали вспоминать также и то, как от грохота шагов могучей тети Хадиджи сотрясался чуть ли не весь дом, как от мощного ее голоса ветром сдувало со двора ребятню, как одним ударом увесистого кулака убивала она крыс, изловленных ею в блоке… вспомнили жалобный взгляд ее на окружающих за несколько часов до смерти, как тяжело переводя дух, тонким девичьим голосом она щептала будто сама по себе:
- Боюсь я, детка, очень боюсь… - и все переглядывала на пол, словно искала там спасения от смерти.
Вглядываясь в перекошенное ужасом лицо тети Хадиджи, мы обе как то, физически ощущали тогда узкий, удушающий переход в Смерть где-то совсем рядом... Это ощущение временами передохило в чувство страха, сравнимое лишь с глубинным предчувствием опасности, которую таит в себе последний, безвозвратный шаг в мрак бездны...
Тут я вспомнила и последнее издыхание своей тети, которая, захлебываясь, как утопающая, и синюшно задыхаясь, при этом приветливо махала рукой каким-то стоявшим рядом со мной, невидимым нам людям...
В тот день, вероятно, мою тетю задушили, лишили ее последнего дыхания самые близкие ей люди , которых она так радостно приветствовала...
Тогда я явно ощутила медленное, неотвратимое приближение к изголовью тети родных, близких ей людей, на которых она уповала в непорочной уверенности… воочию увидела, как при последнем издыхании, вытаращив от ужаса глаза, оказалась она лицом к лицу, с глаза на глаз с ними...
* * *
- Это все твои вопросы доконали его. - пробомотала Саида чуть позже, когда мы с ней, сидя на кухне, перебирали рис для ужина.
Я виновато пожала плечами.
- А что такого я сказала?
…Смертельный страх старика перед прошлым - его ужас перед возможным разоблачением каких-то грехов, лишь одному ему известных тайн, все эти его судорожные попытки, пусть даже ценой собственной жизни, точнее смерти, скрыть следы каких-то засекреченных в свое время событий - все это для меня означало, что мое спонтанное намерение писать о нем, в действительности имеет некое глубокое и сложное, чем я думала, основание...
Еще в детстве не раз я слышала от тети Хадиджи, что высшее образование он получил в суровые для всех военные годы и сразу же был направлен на руководящую работу в район, где, имея за плечами только скудный студенческий опыт, стал председательствовать в достаточно крупном колхозе; тетя Хадиджа рассказывала и о том, как, став в скором времени главой всего района, он самолично по разбитым дорогам верхом на коне объезжал колхозные угодья, недремно держал под контролем каждое пшеничное поле, в одиночку выискивал и сдавал военкому укрывающихся от фронта дезертиров, не отказывал при этом в поддержке семьям фронтовиков, уделяя особое внимание нуждым смазливых вдовушек; и еще о многом со всеми подробностями поведала нам покойная тетя Хадиджа...
Однако уже тогда я почувствовала, как эта властная матрона, всегда предпочитавшая резать, что называется, правду в глаза, повествуя о прошлом своего мужа, все-таки перескакивает через какие-то существенные моменты - так с неосознанной опаской люди обычно перепрыгивают через пугающие своей бездонностью узкие горные пропасти; порой я примечала и ее уловки, позволяющие ей мастерски прошмыгнуть мимо чего-то такого, о чем она не желала бы даже вспоминать...
Когда мы вернулись в комнату, родственник, примостившись в ногах старика, бормотал что-то под нос, вероятно, Ясин... Подросток дремал, сидя перед выключенным телевизором.
Старик же пребывал в прежнем состоянии. Сейчас лицо его было похоже на злую физиономию одного из ужасных героев русских сказов - Кащея Бессмертного. Со стороны казалось, будто за время нашего отсутствия его лицо непропорционально уменьшилось в размерах и усохло, как усыхают на раскаленной жаровне куски рыбы, впитавшие в себя кипящее масло...
...Когда мы входили в комнату, его иссушенные, костлявые пальцы легонько постукивали по впалому животу, как по клавишам пианино, словно бы подавая кому-то какие-то невразумительные знаки...
Войдя, мы сели за столом, стоявшим напротив кровати. Отсюда безжизненные руки старика выглядели иначе: они напоминали иссушенных жгучим солнцем пустыни и жаждой песчаных скорпионов...
Именно этих самых "скорпионов" в одну из прошлых ночей во сне, зажав в руке башмак, я пыталась уничтожить, долго преследуя их по полутемным комнатам... Они же были неуязвимы, с умопомрачительной скоростью носились по стенам, прятались в недоступных уголках и там с торопливой вороватостю что-то жевали и пережевывали… Настигнутые и будто раздавленные башмаком на стене, чугунным утюгом на полу, эти гребнеобразные насекомые все же ускользали из-под удара, сохраняя невредимыми свои тонкие, как лезвие бритвы, тела, а затем на невероятно шустрых ножках стремительно проносились то мимо, то надо мной...
…Вообще в последнее время мне часто стали сниться связанные со стариком какие то странные, сумеречные сны... Бывало в этих снах с упорным постоянством он копошился в моих бумагах, в вещах шаря по карманам, словно бы искал в ворохе присвоенных бумажек что то очень важное, какой-то особый документ...
…Саида принесла чай и поставила на стол.
- Рис варится, - сказала она. - скоро будет готов.
На эти слова Саиды родственник отозвался лишь после того, как, закончив молитву, придвинувшись вместе со стулом к столу и отпив глоток горячего чая.
- Что тут поделаешь?!.. - сказал он.
Я пила чай без варенья… зная четко, что и варенье впитало в себя запах плесени, постоянно ватающий в комнате.
Этот запах исходил и от домработницы - дальней родственницы, молодой женщины с маленькими раскосыми глазами, которая ухаживала за стариком днем, когда Саида была на работе. От этого зловония и Саиду мутило: едва переступив порог квартиры, она сразу же распахивала настежь все окна и двери и опрыскивала комнату освежителем воздуха, однако уже через несколько секунд бодрящий аромат дезодоранта растворялся и исчезал в тяжелом запахе плесени.
Порой, двигаясь по квартире, я ощущала налет заплесневелости у себя на лбу, на коже лица… Во всех комнатах запах свисал откуда-то сверху, словно прозрачный тюлевый занавес и по ходу движений, казалось, приходилось пробираться сквозь него, как сквозь трепещущие языки холодного пламени...
По словам домработницы, она по несколько раз в день проветривала помещеник, обращенные к морю четырехстворчатые окна распахивались настежь и, по всей квартире гулял свежий морской ветер, напоенный запахами свежей рыбы...
Домработница не лукавила, по-видимому, и она осознала, что у этого стойкого зловония есть свой цвет; недавно, проведя рукой по стене, и с каким-то странным сожалением посмотревна нас она сказала:
- Когда-то эти обои были светло-желтыми…
- Он вроде бы не дышит... - бледная Саида стояла рядом с кроватью и неотрывно смотрела на старика.
…Вблизи рот умирающего напоминал очертания некоего таинственного пространства - проход в древние пугающие недра какой-то мифической пещеры, подступы к которой заглохли и затерялись из-за того, что туда давно уже не ступала нога человека…
- Еще дышит. - залпом выпив чай, мужчина поставил стакан на блюдечко и стал доедасть варенье, посматривая на "исторические папки",
нагроможденные на полках книжного шкафа...
- Ах, ты мой ученый, трудолюбивый брат... - приговаривал он, словно бы стараясь еще более расчувствоваться.
Груды папок, пыль с каждой из которых грузная тетя Хадиджа, взбираясь на табурет, острожно стирала каждый день, высились и в других комнатах...
Неоднократно я была невольным свидетелем бурного гнева старика, когда обнаруживалось, что тетя Хадиджа тайком выбрасывает в мусорку пару-другую папок, чтобы хоть немного уменьшить бумажные залежи, захламляющие всю квартиру. За подобное самоуправство старик месяцами оставлял семью без копейки, надолго пркратив всякое общение с женой; причину этого мы узнавали позже, когда папки возвращались на прежнее место, и сердце старика смягчалось.
- Целыми днями день и ночь напролет пишет... – жаловалась виноватым лицом, чуть ли не всем соседям тетя Хадиджа - Слово поперек скажешь - злиться, на хлеб, говорит, этим зарабатываю.
Долгие годы и я наблюдала процесс заполнения этих папок. Даже после выхода на пенсию, Старик по-прежнему просыпался рано утром, как человек, спешащий на работу, торопливо брился, затем при полном параде - в накрахмаленной сорочке, при галстуке устраивался за своим письменным столом, и с утра до вечера, посматривая одним глазом на мерцающий в углу экран телевизора, прислушиваясь к транзисторному приемнику, вещающему на столе, без перерыва, с каким-то непонятным воодушевлением корпел над бумагами. Уже тогда во мне пробудился увеличивающийся год от года интерес к этим папкам. В сущности, именно эти папки и внушили мне идею написать о нем что-то вроде документального романа, основу которого должен был составить материалы хранившие в этих папках…
По словам Саиды, в этих папках содержался грандиозный научный труд, в котором старик осветил один из переходных этапов нашей истории.
Мне же почему-то казалось, что старик собирает в папки тайные воспоминания о своей собственной жизни. Зная его, трудно было предположить что-нибудь иное. Я чувствовала, что этот человек, которого близко знала с самого детства, живет всем существом своим не дома, не в кругу семьи, а именно в этих самых папках, где свил он себе уютное гнездо, благополучно прячясь там ото всего.
…Саида сидела, уронив голову на руки, и, кажется, спала.
Родственник тоже дремал, откинувшись на спинку стула...
И подросток все еще спал крепким сном, как спят обычно сельские дети.
То ли из-за грузной тишины, навалившейся на комнату, то ли от внезапного ощущения свободы среди спящих, мне вдруг показалось, что наступил тот долгожданный момент, когда я смогу прикоснуться к этим недоступным, легендарным папкам...
Я встала и уже было двинулась по направлению к ним, как вдруг...
- ...Вот он... он самый... сук-кин сын!.. Держите его! Живо! Кому говорю?!! - голос старика, созывающий кого-то на подмогу, прозвучал словно выстрел, разорвавший тяжелую тишину комнаты...
Спящие вскочили на ноги, я же замерла на месте...
...Выпученные глаза старика ворочались под закрытыми веками... Не открывая глаз, он гневно вперил взгляд в кого-то, видимого только ему самому.
- Началось... – сонным голосом проговорил родственник, протирая покрасневшие глаза.
- Что... началось? - и без того бледное лицо Саиды еще больше побелело от страха.
Мужчина кивнул в сторону старика.
- Так то оно и начинается. - сказал он, - Бедняга уже на пороге.
Я чуть было не поинтересовалась у него насчет того, не работал ли он в свое время мюрдаширом** при мечети, но, вовремя опомнившись, наклонилась к Саиде.
- Тоже, замучил своими репортажами... - шепнула ей в ухо.
Старик вздохнул еще раз, теперь уже более глубоко… потом веки его, напоминавшие скорлупу грецкого ореха, слегка приоткрылись, и в просвете показались пожелтевшие от ветхости зрачки...
Он опять смотрел на кого-то... и задыхаясь, продолжал ворчать:
- ...я же в прошлый раз показал тебе... мямля! Иди, позови Гафара...
Теперь он говорил с неким ломаным иностранным акцентом…
Услышав имя "Гафар", родственник заворочался на месте.
- Ничего себе. Гафара вспомнил... - вмиг загоревшимися глазами смотрел он то на старика, то на нас... - Двоюродного своего брата Гафара. В позапрошлом году умер. Его зовет. Значит, дошел. - последнюю фразу он произнес, не отрывая глаз от старика.
- ...Хасай... его тоже позови... - задыхаясь проговорил старик, - пусть он откроет... с этим только он справиться...
- А Хасай… это кто?.. - взволнованно спросила я.
Не глядя в мою сторону, родственник указал рукой куда-то назад:
- Тоже из наших. - сказал он и добавил, - и он там… на том свете.
...Тут я почувствовала, как от волнения ослабли колени...
Тайны, которые вот уже несколько месяцев старик из последних сил таил от меня, видимо, желали раскрываться сами по себе.
- Ну... ну-у!.. - кричал он раздраженно на кого-то, будто что-то жгло его изнутри. - ...Это ты так думаешь... но от судьбы не уйде-е-ешь!..
То ли от внутреннего жара, то ли словно бы раздавленные некой тяжестью, зрачки старика будто растворялись...
...Присев осторожненько на краешек кровати, Саида взяла руку отца в свои ладони.
- Доченька, ты бы там не сидела... скончается, испугаешься. - зычным голосом сказал родственник.
Слова родича окончательно доконали старика. Отвернувшись к стене, он застонал странно тонким, напоминающим пронзительные звуки кеманчи,*** голосом.
Вздрогнув, Саида выскочила с кровати и, пряча от присутствующих взволнованно-растерянное лицо, прошла в соседнюю комнату.
- ...убрать этих людей отсюда!.. – завопил вдруг старик, лицом к стене, потом чуть тише, деловым тоном работника охраны, усердно выгоняя кого то из комнаты – А ну, проходите... Идите отсюда... не толпитесь тут...
Мы переглянулись с родственником...
- Бредит. – умным лицом сказал он, - Еще протянет. – добавил хмуро.
- Выходит, он пока еще не на пороге? - спросила я и тут почувствовала как от волнения кружится голова.
- Еще нет. - решительно ответил родственник и с бодрым выражением лица посмотрел сначала на меня, потом на подростка, все еще дремлющего перед телевизором.
Подойдя к кровати поближе, я села не табурет, склонилась над стариком и внимательно вгляделась в его лицо.
- Кончик носа побелел. - сказала я. - За час до смерти моя мама выглядела точно так же.
На эти слова старик повернулся… приподняв тяжелые веки и, глядя мне прямо в глаза, вдруг прошептал он странно жалким голосом:
- Что тебе от меня нужно?..
В ужасе я отпрянула назад... И родственник вскочил на ноги.
- Не бойся, дочка, это он так бредит… - сказал он. - Так всегда бывает перед самой смертью.
...Отрешенный взгляд старика все еще упирался в меня… В его ичего не выражающих глазах мерцали пугающие желтые огоньки, вызывающие в памяти некий приглушенный волчий вой...
Я отошла от кровати. Взгляд же старика застыл на том месте, где мгновением ранее стояла я, и словно бы погас... И снова над нами нависла долгая напряженная пауза...
Таинственная игра в прятки, которую в последнее время вел со мной старик, почему-то еще больше усиливала мой интерес и к нему самому, и к закрытым папкам, бережно сложенным друг на друга во всех комнатах, как складывают ценные упаковки денежных знаков.
Собравшись, я двинулась к папкам, прикосновение к которым на долгие годы было строжайше запрещено. Взяв одну из них, и вернувшись обратно на место, положила папку на стол и потянула за тесемку... С прикосновением к тесемке папка распахнулась, и кипа бумаг, годами сдерживаемая внутри, словно мягкая колода карт, рассыпалась по столу...
…Эта были старые рукописи, пожелтевшие от времени и исписанные чернилами неопределенного цвета...
Я прочла первую попавшуюся в руки страницу...
Слова, написанные крючковатыми буквами, начинающиеся в верху страницы и постепенно сползающие к середине листа, меньше всего походили на предложения, - они напоминали ломанные линии последней кардиограммы человека, умершего от острой сердечной недостаточности...
С трудом я прочла несколько предложений...
Это были беспорядочные, отрывистые записи текстов, когда-то прозвучавших в новостных программах... Большинство страниц начинались соответственно.
"... Добрый вечер, дорогие телезрители..."
Быстренько сложив страницы, я перелистала их...
…Отрывистые, бессвязные стенографические записи, сообщающие о материалах очередного съезда КПСС, о ходе посевной кампании, социалистическом соревновании, о материальном положении матери девятерых детей, выглядели на бумаге случайными, попавшими сюда откуда-то со стороны...
Я перелистала следующие страницы. В центре одной из них было написано: "О, ты... краса несравненная... пленительные локоны волос твоих..."
Под этой строкой были помещены написанные остроконечными буквами слова: "...завершил свой рекорд... на всем протяжении дороги, ведущей по нижним склонам горы Арафат...", за ними следовала фраза "...чтоб ты сдох...", а дальше шли опять же бессвязные слова и такие же бессмысленные предложения...
- ...отстань от меня... умоляю... оставь меня в покое... Ну, чего ты хочешь?.. Чего хочешь от меня?..
…Старик будто бредил... но я то видела ясно: он разговаривал со мной…
От всей этой неожиданности, у меня волосы встали дыбом на голове...
На этот раз старик не смотрел не меня... вперив полный мольбы взгляд в потолок, он будто умолял самого Аллаха...
- ...я больше не буду... прости мой грех... не надо... Не трогай меня... Не трогай их...
...Родственник, низко опустив голову, прижал к глазам вынутый из кармана носовой платок.
- О чем он? - вполголоса спросила я.
- К нему прикасаются. - наукообразно ответил родственник.
- Кто?
- Тебе такие вещи лучше не знать. Молода еще. - отрезал родич и мокрыми от слез глазами стал смотреть на темную, безлюдную улицу.
Я отошла от него, взяв со шкафа еще несколько папок, положила их на стол, и потянула за тесемочку... и от изумления по телу пробежала холодная дрожь...
И эти папки ничем не отличались от предыдущих...
"...с добрым утром, дорогие радиослушатели..." на этом предложение обрывалось, а следующее начиналось откуда-то с середины: "...по заснеженным равнинам Севастополя... истина заключалась именно в этом... почему же его не отпустили..."
- ...К тебе обращаюсь, к тебе, слышишь?!..
…Мы оба разом вздрогнули на крик старика, голос которого на этот раз был похож на скрежет старой массивной двери.
…Сейчас глаза его были широко раскрыты... Потухшие зрачки вращались в глазницах, как в западне, и словно бы изо всех сил старались сорваться куда-то в сторону. Старик был явно не в себе, встревоженные зрачки уставились на кого-то... он выдавливал слова из себя, вместе с все более слабеющим дыханием проталкивая их сквозь какую-то непреодолимую узкую щель...
- ...я же в прошлый раз сказал тебе... просил, умолял, что не приходи... Не приходи... Не приходи...
Пробормотав это, старик, словно бы прячась, отвернулся к стене и оттуда едва слышно произнес:
- ...боюсь я тебя... и в прошлый раз сказал, что боюсь... тебе ли не знать, как я боюсь?!..
...От ужаса мороз пробежал по телу...
* * *
...Ни в тот день, ни после, ни я, ни Саида не смогли определить, к кому относился последний в ту ночь бред старика - ко мне или же, по утверждению родственника, к явившемуся за ним с Того Света какому-то достопочтенному посланнику...
Под утро старик как-то странно, сладко посапывая, скончался...
В момент его смерти кроме меня в комнате все спали.
Светало... Я копошилась среди груды "исторических" папок, которыми можно было бы заполнить кузов самосвала. Исследуя их, я буквально оторопела от того, что все содержимое было похоже или на продолжение бреда старика... Поразительно было то, что в этих, абсолютно лишенных смысла и логической последовательности скопище слов ощущалась некая своеобразная атмосфера мучительной, таинственной жизни, с какими своими законами протекавшей когда то,...
В ту ночь о кончине старика я узнала совершенно случайно: подняв голову на раздавшийся где-то поблизости аккуратный щелчок открываемого, или может закрываемого затвора, я увидела, что он умер.
...Лежал он боком, и с широко раскрытыми глазами смотрел на меня.
Когда я разбудила всех спящих, солнце уже взошло.
Саида, вопреки ожиданию, на стала плакать: бледная и осунувшаяся, от предсмертных мучений отца, она бродила по комнатам и завешивая бязью зеркала, стеклянные створки буфетов.
Родственник долго занимался лицом старика. Сначала он возился с никак не желающими закрываться веками, которые ему в конце концов все таки удалось вдавить на место, потом взявшись за белое полотенце, подвязал он ему челюсть.
Дожидаясь, пока из мечети прибудет маафа****, я присела возле кровати на табурет и наблюдала за ежеминутными изменениями лица старика, которое по мере оттока крови приобретало по-детски невинное, красиво умиротворенное выражение...
В последний миг, когда перед выносом тела из дома его укутывали в одеяло, как в пеленки, лицо старика приняла лик непорочного юноши, покидающего этот мир в расцвете сил, ничего не успевшего свершить, не вкусив из радостей и наслаждений жизни.
Когда тело вынесли из дома, родственник принялся усердно читать молитву. Я же получила у Саиды разрешение забрать все папки к себе домой.
*Ясин – упокойная молитва
** мюрдашир - служитель мечети, совершающий ритуальное омовение покойников.
кеманча*** - национальный струнный инструмент, звуком напоминающий скрипку.
*** маафа - ритуальные погребальные носилки.
2004
Комментариев нет:
Отправить комментарий