АФАГ МАСУД – прозаик, драматург,

заслуженный деятель искусств Азербайджана.


Изданы книги:


«На третем этаже» (1979)

«Субботний вечер» (1981)

«Переход» (1984)

«Одна» (1990)

«Процессия» (1991)

«Субботний вечер» (Москва, 1984)

«Свобода» (1997)

«Писание» (2005).


Автор пьес:


«У порога»

«Меня Он любит»

«В пути»

«Роль на прощание».


Поставлены спектакли:


«У порога» (Государственный театр «Юг» - 2005)),

«Меня Он любит» (Гос. театр «Юг» - 2006),


На основе произведений сняты фильмы:



«В гостьях» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1975)

«Кара» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1988)

«Воробьи» - теле-спектакль (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1995)

«Ночь» - телевизионный фильм (Государственный комитет по теле-радио вещанию – 1997)



В 2000 году в Венском университете по творчеству Афаг Масуд защищена докторская диссертация (С. Доган «Женские образы в европейском востоковедении»).



ЛИТЕРАТУРА – ЭТО НЕ СЮЖЕТЫ СОБЫТИЙ,

А СЮЖЕТЫ ЧУВСТВ…



Одной из вечных тем литературы является тема «отцов и детей». Собственно говоря, тема эта давно вышла из плоскости чисто творческой и получила статус «№1» в мировой словесности. Проблема противостояния различных поколений временами играет на пользу литературе, а временами – во вред. Потому что оно не всегда носило творческий характер. Каждый писатель - наследник великой литературы, и поэтому хотел бы оставить после себя хоть какой-то творческий след. Однако, есть авторы, являющиеся представителями трех литературных поколений. В частности, к таким авторам относитесь и вы. Ваш дедушка Али Велиев, народный писател Азербайджана - представитель поколения тридцатых годов прошлого века, отец – литературовед Масуд Алиоглы представлял шестидесятые годы, и, наконец, вы, Афаг Масуд представляете семидесятые. В этой связи возникает вопрос:

- Могла бы Афаг Масуд родиться вне такого окружения?

- Конечно, в том, что я пришла в литературу, большую роль сыграло и то, что родилась я в семье литераторов, и в моем становлении имело значение окружение, в первую очередь, отец и дедушка. Однако, не могу сказать, что позаимствовала что-то в своем творчестве у деда или отца. Точнее, не могла сказать до последнего времени. А вот недавно, перечитывая, в связи с восьмидесятилетием отца, его произведения, вдруг обнаружила между нами непостижимую связь, общность мыслей. Несмотря на то, что он занимался литературоведением, а я – художественным творчеством, но если поставить сейчас рядом наши совершенно разные работы, может сложиться впечатление, что они написаны одним человеком. Построение фраз, сравнения, полные эмоциональных взрывов, тайная мысль, присутствующая между строк – все это настолько мое, что способно породить у читателя, а иногда и у меня самой мысль, что я сейчас перечитываю нечто свое после собственной смерти.

- Известный автор более ста романов Жорж Сименон обладал чрезвычайно малым запасом слов. Выходит, в литературе главное – не мучиться над поиском слова, а найти и в языке, и в мыслях путь, ведущий к простоте?

- Думаю, язык литератора должен быть, по крайней мере, с грамматической точки зрения, исключительно ясным. Для меня достаточно бывает выразить какую-то мысль, самые необъяснимые, сложнейшие чувства с помощью небольшого количества слов, пусть даже не всегда по правилам грамматики. Полагаю, если произведение ничего не несет в себе, никакими словесными кружевами, изяществом слога и прочим – его нельзя спасти, интеллектуальная бедность не искупается иными достоинствами. Авторы, уделяющие основное внимание внешней красоте своих произведений, в высоком смысле ничего особенного не достигают в своих произведениях, выверенных чуть ли не по правилам высшей математики, проигрывают. Фактор языка не имеет никакого значения ни для писателя, ни для читателя. Если серьезный писатель обладает к тому же хорошим литературным стилем, замечательно. Однако это нельзя считать преимуществом произведения. Подобного рода опусы отчего-то напоминают мне торты, разукрашенные искусственными кремами, не имеющими ни единого полезного витамина. Простой читатель зачастую с удовольствием использует в пищу подобного рода «торты», но лишь только книга захлопнута, начинает страдать от прежнего «голода».

- Как, по-вашему, должен ли писатель в чем-то ограничивать свою фантазию? И вообще, может ли в литературе существовать понятие табу?

- Писание может быть для одних отдыхом, для других - попыткой что-то доказать другим, или просто напросто прославиться. Для меня же литература – это возможность выдавить из себя ту боль, какую не могу высказать даже себе, но могу доверить ее перу и бумаге. Это, своего рода, исповедь. Желание писать во мне просыпается именно в такие мгновения, то есть, когда хочется поделиться с кем-то необьяснимой болью. Когда я уединяюсь в тихом месте, остаюсь один на один с бумагой и ручкой, чувствую себя в Царстве Божьем… То, что скрывалось внутри меня, в тот момент вдруг проясняется, как на ладони, и уже нет смысла ничего скрывать, так как все скрытое во мне становится как-то само по себе явным. Конечно, то, что написалось в такие мгновения, назавтра или позже можно переписать, а что-то даже вычеркнуть. Но я никогда не делала этого, ибо перенесенные на бумагу самые потаенные мысли и чувства тут же теряют свою былую «запретность», становятся мягче, благороднее. Вокруг написанной мною в 1989 году «Процессии» до сих пор ведутся споры, высказываются различные мнения. Одни называют это «чернухой», другие считают чистым сюрреализмом… Есть люди, понявшие это произведение, есть те, кто его не понял. Но истина в том, что вот уже почти двадцать лет, как не иссякает интерес к этому произведению. А причина в том, что в нем нашли место те самые «легализованные запреты». Это произведение биографическое. Там есть фрагменты и о моих близких, родственниках, друзьях. Многие, узнав себя в «Процессии», обиделись. Но, слава Богу, меня никогда не волновала эта сторона. Может быть, это от того, что я никогда не старалась воздвигнуть своими произведениями себе памятник. Писание для меня – это самый приемлемый способ выживания.

Я не только своих знакомых, близких, но и самое себя вижу в облике литературных персонажей, то есть - со стороны. Кроме того, «Процессия» - это уникальная информация, каким-то образом, по неизвестным мне причинам пришедшая ко мне из подсознания. Написание этого произведения напоминало проводимую над собой странную, безболезненную операцию. Во время таких операций не думаешь о том, кто, куда и каким образом попал. Главное – избавиться от мучающих тебя состояний. И тогда отчетливо ощущаю, как, становясь как будто все легче и легче, воспаряю, освобождаясь от мучающего меня груза. Пространство, заполненное вещами и людьми, само Время – с его тайнами, с его вечностью, превращаются для меня в процесс Писания… И каким же надо обладать даром, чтобы параллельно с этим Великим Писанием, то есть, всем, что уже существует, написать что-то свое. А точнее, верно перенести на бумагу прочитанное тобой, если, конечно, тебе дано прчитать что то из Написанного…

- Недавно в Вене были широко представлены ваши произведения. Что вы об этом думаете?

- В 1999 году научный сотрудник Венского университета Сена Доган проводила исследования азербайджанской литературы. В 2000 году она написала докторскую диссертацию, посвященную моему творчеству. Потом я была приглашена в Вену. Там по моим произведениям «Воробьи» и «Гений» поставили спектакли. А недавно я снова была приглашена в Вену Департаментом Культуры. По венскому радио готовилась часовая прямая передача о моем творчестве. Там же прозвучала моя радиопьеса «Воробьи». Выбрать музыкальное сопровождение пьесы предоставили мне. Я выбрала исполненную на фортепиано композицию Вагифа Герайзаде «Ширванские узоры». После трансляции в переполненном зале Радиохауса состоялась пресс-конференция, которая одновременно транслировалась и в прямом эфире. Более всего поразили меня молчаливые слезы на глазах считающихся холоднокровными венских слушательниц, потрясенных «Воробьями».

- Но интерес к вашему творчеству есть не только в Австрии, но и в других странах. Только вы почему-то не любите говорить об этом.

- Я вообще считаю саморекламу пустой тратой времени. Ничто так не рекламирует произведение, как оно само. Я была незнакома с Сеной, не приглашала ее в Азербайджан, не просила ее что-либо написать обо мне, бесплатно переводить мои произведения на немецкий. Точно так же я лично не знала директора Венского Департамента Культуры Анну-Марию Тюрк, пригласившую меня в Вену. Если вы говорите о диссертации Сены, защищенной в 2000 году, то я лишь в прошлом году опубликовала ее здесь, да и то по просьбе двух молодых ученых. Я регулярно получаю по Интернету сообщения о публикации моих произведений в различных странах – в Иране, Киргизии, Узбекистане, еще где-то. Но никогда не кичилась этим, не занималась самопиаром. У меня нет ни необходимости, ни желания делать это, что хорошо знают многие редактора телевещания, прессы, пытающиеся пригласить меня в передачи, «добыть» интервью.

- Кроме писательской, представляете ли вы для себя иную жизнь?

- Нет. Но замечу при этом, что лишь с пером в руках считаю себя писателем. В другое время я - обычная женщина, мать, руководитель коллектива, а когда занята домашними делами - домохозяйка… Но в такие мгновения, вспоминая вдруг еще и том, что я – писатель, ощущаю странную невесомость… душа как бы хочет отделиться от тела, рвусь за нею и я. Тогда мне становится не по себе…


«525- я газета»


***


- Иной раз критики пытаются доказать что я в своей прозе выражаю якобы самоощущение женщины Востока. Какой вздор! Тема женщины меня вообще не интересует. Для меня важен лишь человек – его личность, единственный и неповторимый его внутренний мир. Думаю моя проза в какой то мере помогает читателю прорваться к собственной сути, то есть к божественному «Я», куда не в состоянии вторгаться ни политика, ни обветшавшие догмы, сковывающее в тебе начало творца. Мне претит и то, что часто называют национальной спецификой, некий внешний орнамент, ничего не говорящий душе… Кстати, и в Австрии эту особенность подметили. Я не привязываю свое повествование к какому-то конкретному месту, адресу. Все происходит здесь и – везде…

- Сегодня мы сплошь и рядом замечаем, как принципы рынка и рыночные критерии переносятся в сферу искусства. Вас не тревожит этот процесс? - Это общемировой процесс. Надо пройти через это и нам. Так называемые массы выбирают всевозможные шоу, низкопробные зрелища, а на оперу, на серьезный спектакль, на концерт классической музыки ходят весьма немногие. Вот где для государства открывается огромное поле благородной деятельности. Просвещение народа, поддержка высоких духовных ценностей - все это должно взять на себя именно государство, если не хочет получить вместо сознательных и активных граждан, обладающих высокой культурой, стада зомби. Ведь массовизация влияет и на социальную сферу, и на политику, и на человеческие отношения. Я не утопист, все не будут слушать классику, да этого и не надо. Просто в обществе должна выстроиться иерархия культурных приоритетов, а камертоном станет слой образованных, высоко духовных людей – так называемая элита. На них и станут равняться остальные. А унас тут высшим приоритетом для масс является образ депутата Милли Меджлиса, от выступления некоторых становится просто стыдно. Представители власти не имеют права на столь карикатурное невежество. Это, по-моему, азбука. Наши чиновники, порой, не знают элементарных человеческих норм, но и учиться не хотят. Что касается рыночных критерий, допустим, все богаты, ездят на иномарках, имеют дома, одеваются шикарно. Но для чего все это внешнее благополучие, если у тебя не осталось ни сердца, ни души, а один лишь единственный инстинкт собственника?.. Куда двинется страна в таком случае?.. Без просвещения и нравственности, без духовных ценностей? Для чего живет человек?.. Вожделение приобретательства, бездумное гедонистическое существование приведут к разгулу аморальности - к войне всех против всех. Но ведь критерий цивилизованной страны это ни новейшая модель кофеварки, или плазменный телевизор, или последние модели иномарок, а то что представляет ее духовные ценности. Ведь вспоминается при слове Англия, не какой-нибудь миллионер или магнат, а Шекспир…

- А между тем, сегодня популярна теория шоппинг-терапии. Дескать, чтобы снять стресс, избавиться от неприятных мыслей, необходимо поскорее отправиться в магазин и покупать, покупать… Неважно что…

- Понятно, внутренний дискомфорт советуют вытеснить самыми вульгарными, низкими эмоциями. В известном философском вопросе: быть или не быть? - предлагают снять противопоставление и отождествить «быть» с «иметь». Спасительную рефлексию по поводу того, что с тобой происходит, забивают шумовым эффектом потребления. В той же рекламе нам ведь не вещи рекламируют, нам навязывают определенный унифицированный образ жизни.

Если человек не познал самого себя, не разобрался в причинах смены своих настроений и эмоций, как же он может разобраться в окружающем мире?.. Такой человек становится игрушкой разнообразных сил, в том числе, и самых темных.


журнал «Дружба народов» - Москва

вторник, 19 апреля 2011 г.

Кирха


РЕНЕ посвящаю…

- …Это моя вина, - сказала я и почувствовала, как комок подступил к горлу. Губы мои задрожали, так что остальное я промямлила кое-как, отчего директриса то ли от волнения, то ли от сожаления скривила лицо.
-… я и предположить не могла, что у этого ребенка могут быть такие способности?!.. - с трудом сглатывая комок, выговорила я - Ведь она ни когда не проявляла интереса ни к музыку, ни музыкальным предметам, ни к пению…
Директриса едва заметно покраснела и, приподняв брови, сказала:
- Вы напрасно вините в этом себя. Многие великие музыканты вовсе не имели музыкального образования. Если у нее есть какие-то способности… а я уверена, что они есть, они объязательно проявятся. Вот увидете.
Жужа, как обычно, сгорбившись, сидела за огромным роялем и по мере того, как говорила директриса, подозрительно посматривала то на меня, то на нее. Этим она напоминала теленка.
Кажется, только чтобы не сидеть лицом к лицу со мной, директриса встав на ноги, прошла к роялю. Взяв в ладони пальцы Жужи, она помяла их, как месят тесто.
- Обратите внимание, эти пальцы созданы для клавиш рояля. - сказала она и, опустив руки девочки на клавиатуру, добавила:
- Сыграй мне, дочка, это еще раз.
Взмахнув ресницами, Жужа выпрямила спину и, следя за движениями своих маленьких, полненких рук, снова заиграла насыщенный сложными аккордами отрывок из «Реквиема» Моцарта…
Директриса, отвернувшись от рояля, закрыла глаза, ее правая рука двигалась, словно она на своей невидимой клавиатуре она играла «Реквием» вместе с Жужей. Внезапно глаза ее открылись.
- Вы можете себе представить? – обратилась она к сидящим справа от меня учителям. – Вы только послушайте… Ведь это играет ребенок, который не знает ни одной ноты, не имеет музыкального образования?!..
Жужа, не слышавшая этих слов, все более вдохновляясь музыкой, еще увереннее забегала крепкими пальчиками по клавишам, вызывая восхищение у присутствующих в комнате педагогов.
К концу исполнения директриса сидела уже на своем месте. Подперев подбородок рукой, она смотрела куда-то вдаль…
- Мне кажется, для этой девочки, как говорила и ее мама, единственный путь в мир музыки – это вокал, - проговорила хриплым от постоянного курения голосом одна из преподавательниц. Это была худая, пожилая женщина с лицом, столь густо испещренным морщинами, что в их складках терялась оправа очков. – Для фортепиано ее техника на нуле, - заметив, что директриса готовится ей возразить, она поспешила добавить: – Но, я с вами совершенно согласна, пальцы очень пластичны. Но они не чувствуют клавиш, ведь пальцы надо опускать, как балерина ходит на пуантах, а не плашмя играть. Думаю, ее время упущено. Одним словом, поезд ушел. Вот почему евреи чуть ли не с младенчества проверяют способности своих детей к музыке, балету, спорту и так далее, чтобы потом не случалось подобных казусов.
Закончив говорить, учительница с важностью посмотрела на меня.
Меня чуть не затошнило от напряжения, пока я слушала ее. Я бросила взгляд на Жужжу… ее спина, казалось, сгорбилась еще сильнее.
Ощутив досаду, я встала…
…Когда мы с Жужей выходили на улицу, в школу с шумом вбежала ватага ребят с футлярами для скрипок в руках. И я заметила, как Жужа посмотрела на них с тихой завистью, с какой дети из бедных домов смотрят на богатых детей. Сердито хлопнув ее по спине сказала:
- А ну как выпрямись!..
Подняв воротник пальто, Жужа молча зашагала рядом со мной…
Трудно было понять, о чем она думает... Может, вспоминала, как мучилась, нотка за ноткой подбирая на слух «Реквием»?.. А может злилась на меня – за упущение ее музыкального образования?!..
И тут я как бы в себе на оправдания, начала вспоминать ее детство… ее полное равнодушие к музыке, книгам, кино, урокам, ее лень, ее единственную любовь - к сладостям, и пыталась этими воспоминаниями заглушить мысль, что это я виновата в сегодняшней катастрофе.
А началось все по сути два года назад, когда мы с Жужей - пятнадцатилетней девочкой, совершенно далекой от мира музыки, театра, литературы, пошли на вечер классической музыки в Кирху – старинную немецкую церковь в центре города, словно на шаг отступившую от людного тротуара и укрывшуюся в кустах и цветочных клумбах, вознзясь оттуда темным своим шпильем под самые облака…
Основную часть программы составляло выступление ансамбля скрипачей, исполнявших произведения Баха, Моцарта, Вивальди.
Божественные звуки лились в зал откуда-то сверху, увлекая позабывших обо всем людей своими прозрачными струями в волшебное море, на волнах которого мы мягко покачивались крохотными немыми щепками…
Жужа, которая в театре больше уделяла внимание мешочку с кукурузными хлопьями, а на концертах постоянно подремывала, сидела слегка разрумянившись, устремив немигающий взгляд широко раскрытых глаз куда-то в неизвестность... Могла ли я тогда предположить, что это…и чем все это закончится?
Странное беспокойство проснулось во мне на следующий день, когда увидела, как Жужа с утра села за пианино и стала осторожно, одним пальцем подбирать услышанный накануне «Реквием».
А потом, когда она заиграла всю мелодию от начала до конца, а последуюущие дни уже не одним пальцем, а мощными аккордами, вдруг я ощутила в недоумении что, музыка это стала мешать мне… отвлекая, путая мысли… унося от себя, от дома в некую странную, незнакомую мне чужбину… рождая во мне какие-то необъяснимые изменения…
Казалось, музыка, которую Жужа принесла из Кирхи, это был не тот, хорошо известный мне знаменитый «Реквием». Это была совершенно иная, страшная музыка, прятавшаяся до этого где-то в углах нашего дома и теперь вдруг ужасающим прыжком заявившая о себе, проникая в наши души, просачиваясь до костей, разрастаясь внутри… Она меняла всю атмосферу дома, увлекала за собой в неведомую глубину, создавая в комнатах незнакомые, невидимые до сих пор коридоры, оставляя пятна непонятных теней в самых светлых, освещенных местах…
- Ведь знала, что так и будет… - я сказала это только для того, чтобы нарушить молчание Жужи, и взяла ее за руку, готовясь перейти улицу.
Жужа молча шла рядом, и на лице ее было заметно сожаление, смешанное с трауром. Она намеренно замедляла шаг, чтобы идти позади меня, словно стеснялась идти рядом.
Краем глаз я видела, как под глазами у нее обозначились темные круги, нос удлинился. Сейчас она напоминала кого-то из древнегреческих философов.
…Весь вечер Жужа не подходила к пианино. Она закрылась в своей комнате, лежала там на диване, спрятав лицо в подушку.
…От траурного настроения Жужи к концу дня у нас погас свет. Весь вечер мы со старшей дочерью просидели на кухне при свечах.
Оттуда мы ощущали трагические водовороты, бушующие в комнате Жужи, но зайти туда не решались.
Утром она вышла к завтраку с теми же темными кругами под глазами и за едой говорила о каких-то оперных произведениях, о вечности оперного искусства, о том, какие требования предъявляют к строению тела певцов.
А я с дрожью в сердце понимала, какие трагические водовороты бурлили ночью в ее комнате, и что она за эту ночь ради музыки решила заняться вокалом…
С того дня инструментальный вариант «Реквиема» сменился его еще более ужасным - вокальным. Теперь «Реквием» исполнял жутковатый женский хор…
Иногда я даже видела этих женщин… Они были высокими, полными, одетыми, как монахини, с белыми прозрачными вуалями на лицах. Под ними эти лица были печальны и прекрасны… они пели, внимательно глядя в огромные ноты в руках…
…Жужа ставила кассету в магнитофон и, бледнея с первых тактов начала, с расширившимися глазами становилась похожей на большую рыбу, плавающую в аквариуме среди мелкой зелени и искусственных ракушек…
В такие минуты заговорить с ней, о чем-то спросить было просто невозможно. Это все равно, что разбудить человека, уснувшего после долгих мучений и издевательств над ним.
Иногда, выключив магнитофон, мы упрекали ее, что из-за ее чрезмерного увлечения музыкой у нас от этих «жутких» голосов болит голова и, в конце концов, становится тоскливо на сердце.
Она слушала нас с тем же бледным лицом, а сама думала о чем-то своем. Какое-то страдание жило в ней…
А потом снова включала магнитофон, и, погружаясь в музыку, будто забывая, где находится, прямо у нас на глазах растворялась в невидимом волшебном пространстве, куда нам попасть было невозможно. И жила там, его сложными, мучительными законами… лишь когда музыка умолкала - возвращалась, как возвращаются в какое-то убогое место.
Иногда она целыми днями не разговаривала ни с кем из нас, словно вынашивала в себе странную необъяснимую тайну. А когда проходила в свою комнату, чтобы побыть в одиночестве для погружения в музыку, я как-то заметила, что на лице ее мелькнуло выражение вины, будто у человека, застигнутого на чем-то запретном. Не стала ничего выяснять, и молча ушла к себе.
Так мы прожили какое-то время в атмосфере напряженной подготовки Жужи к овладению вокальным искусством.
Но однажды, вернувшись с работы, ощутив знакомое состояние траура в доме, я бросилась искать Жужу…
Она привычно лежала у себя в комнате ничком на диване, словно боксер, получивший на ринге нокаут.
Присев рядом, я положила руку ей на плечо.
…Плечи Жужи были широкими и плотными, как у пловцов. В ту минуту мне показалось парадоксальным, уязвимость к музыке обладательницы таких здравых плечей.
-… Мне нельзя петь… - внезапно проговорила Жужа, по-прежнему уткнувшись лицом в локоть, - у меня слабые голосовые связки. Они распухают когда я беру верхние ноты…
…И тут вдруг я почувствовала, как ее плотные плечи едва ощутимо задрожали.
…В тот же вечер, собрав все кассеты, я засунула их в самый труднодоступный угол антресолей. А на завтра, решив больше не хранить их дома, унесла на работу, где спрятала в сейф.
И еще долго мы тысячью разных способов приводили в порядок наш дом, перенесший сокрушительные удары музыки, превратившей его в обитель ужаса, старались полностью уничтожить все ее следы…
Мы начали ежедневно смотреть приключенческие фильмы, ходили вместе гулять, организовывали веселые вечерние застолья и намеренно не упоминали о ней.
Жужа походила на человека, ослабевшего после долгой болезни… Она больше не говорила о музыке и мимо комнаты, где стояло пианино, проходила с осторожностью, как мимо кладбищенских ворот.
И уже не напоминала древнегреческого философа…
Какое-то время все шло своим чередом. Я была счастлива. Оставшиеся позади трудные дни породили во мне непостижимый ужас перед классической музыкой…
Но однажды, возвращаясь с работы и войдя в подъезд, меня словно громом поразили разливающиеся по всей лестничной площадке из нашей квартиры звуки «Реквиема»…
…Позабыв о тяжелых пакетах в руках, я бросилась вверх, представляя, как в самой дальней из заполненных музыкой комнат вновь лежит ничком на постели Жужа, как вздрагивают ее полные плечи…
От этой картины сжалось сердце, жесткий комок вырос в груди, поднимаясь к горлу…
…Открыв дверь, я вбежала в квартиру…
…Она снова вернулась к нам… Трагические переливы мелодии, распластавшись по стенам, ползли к потолку, вновь проникали сквозь двери… С нарастанием неземных голосов женского хора я чувствовала, как слабеют, словно от крепкого вина, мои плечи, ноги… в глазах темнеет, пакеты выпадают из рук…
Еле двигая онемевшими ногами, я направилась в комнату Жужи…
…Но диван, где должна была ничком лежать дочь, оказался пуст…
…Собрав остатки сил, я обошла и другие комнаты, кухню, заглянула даже под кровати, в шкафы.
…Жужи нигде не было…
…А я находилась во власти музыки и не могла из нее вырваться, не понимая, откуда несутся эти божественные женские голоса… Думала о том, куда могла деться Жужжа, и вспомнила устремленный к облакам грозный шпиль Кирхи…

1997
Автор: на

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Подписаться на: Комментарии к сообщению (Atom)