Айсун

Услышав о настойчивом приглашении нашего нового дачного соседа - руководителья некого аграрного предприятия Министерства Сельского Хозяйства Мехман Гуламдарова нас к себе в гости, испортилось настроение.
Муж мой, в курсе всех мучений испытываемые мною в пребывании в чуждых компаниях, с дежурнымият здравицами ради «протокола» и пустопорожней болтовней, ради искусственной имитации общения, виновато уставился на меня:
- Неудобно отказываться. Как-никак, соседи. Скажут: «не уважили».
Я отмолчалась, догадываясь, что приглашение вызвано сугубым желанием поближе познакомиться со мной – «писательницей- соседкой» и поняла, что отвертеться от этой компании не удастся.
Мехман Гуламдаров - начальник крупного главка Минсельхоза, мужчина лет под шестьдесят, с редеющими седыми волосами и еще больше старящими его, затененными большими очками слабыми глазами, обитал со своим семейством - бывшей медсестрой из глухого горного села, после замужества и рождения единственного сына переехавшей в город, а после перехода мужа на госслужбу потолстевшей, погрузневшей, от малоподвижной жизни и обильного рациона страдавшей гипертонией, женой Зарифой-ханум и двенадцатилетней внучкой от сына, махнувшего со своей женой в какую-то арабскую заграницу - обитал за несколько дворов от нашей дачи, в недавно отремонтированном, респектабельном трехэтажном особняке с красной черепичной кровлей, вспыхивавшей под солнцем феерическим оранжевыми искрами. Здесь же проживали и родичи Зарифа-ханум - привезенные ею из горной глухомани, - чета среднего возраста с малышом.
Эта пришлая семейка, круглый год обитавшая в каморке чуть побольше курятника на задворках, оставалась там и с наступлением холодов. Когда хозяева перебирались в городскую квартиру, день-деньской занималась хлопотами по хозяйству.
…Я сразу смекнула, что инициатор этого неожиданного приглашение Зарифа-ханум, с которой я виделась лишь от лета к лету, зналась, как говорится, шапочно, здоровалась от случая к случаю, сойдясь на дачной дороге или на пляже… и она, со взопревшим от жары и прилива эмоций лицом, вырастала передо мной, загораживая пространство и изображая участливость, как, мол, живется-можется, а на самом деле, томно поводя серо-голубыми глазами, исподволь обсасывая, ощупывала меня, испивала, как сладкий шербет...
Когда же выяснилось, что на званое пиршество приглашен и наш ближайший «череззаборный» дачный сосед Салман-муаллим с женой Зулейхой-ханум, который и познакомил нас с четой Гуламдаровых на дачных перепутьях, настроение у меня вконец испортилось. Зная также и об убийственно неотвязном интересе к моей скромной персоне Зулейха-ханум, после московского вуза вышедшей замуж за президента крупной фирмы по сбыту гигантских» самосвалов Салман-муаллима, но влачащей теперь скучную жизнь домохозяйки, забуревшей от дачной возни и копошения, посвящающей свои серые бессмысленные дни выуживанию подробной информации «о жизни и творчестве» окружающих, делящейся на людях новейшими впечатлениями о прочитанном деланным голосом оперной дивы, я ломала голову, как спастись от кошмара завтрашней «ярмарки тщеславия», и пришла к мысли, что, пожалуй, единственной отдушиной будет сам Салман-муаллим, который обычно, исчерпав тосты, анекдоты и байки, брал в руки саз и мог без устали играть и петь старинные народные песни.
...Приблизившись к раскрытым настежь воротам виллы Гуламдаровых, разукрашенным монументальными красноватыми, под цвет кровельной черепицы, полосами мы остановились.
Во дворе не было ни души. Судя по благоухающему дразнящему дыму, медленно исходившему из задворков и растекшемуся по воздуху, там кто-то молча и сосредоточенно жарил шашлыки.
Стоило нам переступить через порог, как откуда-то с верху загромыхал сочный, жизнерадостный голос Салман-муаллима:
- Добро пожаловать! Где же вы застряли? Зарифа ханум тут места себе не находит. А мы уж, грешным делом, сочли, что у Севды-ханум (то есть, у меня) опять какая-то закавыка случилась...
Не успел Салман-муаллим договорить, как перед нами, словом из-под земли, выросла чета Гуламдаровых. Мехман Гуламдаров, встретив-приветив нас с галантно-делиткатной улыбкой, что не вязалось с представлением о его строгой службе на кондовом сельскохозяйственном поприще, скромно ретировался. Зарифа-ханум, развевая длинный подол утыканного, усыпанного драгоценностями лучезарного платья, выступила вперед:
¬¬- О-о¬! Какие гости?!..
И прижала меня к своей сверкающей драгоценностями груди, затем с сияющими глазами сподобившейся счастливого свидания барышни, с кокетливой походкой целомудренной студентки повела нас по дорожке к дому.
- Мы все глаза проглядели... Думали, неужели, господи, опять не придут? - и препроводила в апартаменты.
Поднявшись в просторную гостинцу на втором этаже, в дверях сошлись с Салман-муаллимом.
- Милости просим! - Обняв и облобызав моего супруга, он широким жестом радушного хозяина указал нам место в «президиуме» стола.
…За столом, ломившимся от закусок, салатов и напитков, кроме жены Салим-муаллима, сидела чета, три похожие друг на друга толстушки и пухленькая девочка. При виде нас они встали с мест, и по сюжету полагалось поздороваться и перезнакомиться.
-Это моя подруга... - услышался за спиной срывающийся, с придыханием, голос Зарифа-ханум, и ее позолоченная мишурой рука обвела пожилую пару...- А это ее супруг. А вот коллега Мехмана и его спутница жизни. А это моя сестра... - таковой оказалась одна из толстушек, которая внезапно порывисто притянула меня к себе и обмокала. - ...а вот ее дочери, -чуть сконфуженная «телячьим восторгом» сестры, хозяйка показала на не менее упитанных ее соседок и повернулась к пухлой девчурке. – А вот и моя внучка... Мечтает в будущем стать, как и вы, писательницей.
…Тут у меня душа в пятки ушла, но, не показывая виду, я великодушно отозвалась:
- В добрый час.
После того, как мы с мужем заняли отведенные нам «президиумные» места, воцарилась неловкая пауза. Кто-то ткнул в бок сидевшего за нижнем краем стола с отрешенным видом хозяина… и Мехман Гуламдаров, всполошливо поднявшись, с заметно бледным лицом, глотая окончания слов, произнес традиционное приветствие, затем, желая отделаться от всеобщего внимания, залпом, ни с кем не чокаясь, осушил стопку водки и сел на место.
Следом за ним встал Салман-муаллим, выпятив свое просторное комфорта - бельное брюхо, поправил поясной ремень с видом легендарного Кероглы, обнажающего меч из ножен, провозгласил себя тамадой и зычным голосом долго расписывая добродетели Мехмана Гуламдарова, - какая у него ранимая и тонкая натура, какой он образцовый семьянин, какой незаменимый спутник в дальней дороге, как его чтут и уважают в Минсельхозе, какие благие дела он свершил для тружеников села...
…Пока он ораторствовал, супруга хозяина с умиленной улыбкой раскладывала по тарелкам дорогих гостей всякие деликатесы, закуски, затем, окатив меня томным серо-голубым взглядом, голосом заневесневшейся барышни сказала.
- Все приготовлено по французским рецептам. Я-то знаю, вы частенько ездите в Европу, предпочитаете тамошние деликатесы... Так вот, специально в вашу честь старались...
Не найдясь, что ответить на этот гастрономический реверанс, я протянула руку к виноградной грозди, венчающей фруктовую горку, и ненароком задела картонку, подвешенную к длинной ножке фарфоровой вазы… Картонка, к моему удивлению, оказалась торговой этикеткой.
Затем заметила такие же торговые причиндалы и на прочей хрустально-фарфоровой посуде на столе и, пряча недоумение, похвалила:
- Прелестная сервировка.
Воодушевленная похвалой, хозяйка дома перевела взгляд на застекленный буфет в верхнем углу гостиной и с кокетливым смущением обмолвилась:
- Все это я заказала по китайскому каталогу...
И тут я заметила, что и батарея цветочниц, салатниц, ваз, выстроившаяся на полках буфета, осталась в магазинном виде, с притулившимися торговыми этикетками.
- Моя внученька... – Зарифа-ханум опустила руку на плечо пухленькой девочки с длинной косой, в поте лица усердно уплетавшей угощения. – Вы знаете, какие прекрасные стихи она пишет? Я бы хотела, чтоб вы послушали. – И не успела я ответить, как она обратилась к внучке. - Ну-ка, прочти, деточка моя. Пусть Севда ханум послушает.
Та, воспринявшая бабушкины слова, как приказ, торопливо дожевав и проглотив еду, вскочила со стола, скрестив ручки за спиной, начала озвучивать свое сочинение.
Взрослые благоговейно примолкли, и все внимание было приковано к пухлому вундеркинду.
…Стихи были посвящены Зарифа-ханум, и содержание их сводилось к изъявлению чувств к любимой, обожаемой, заботливой бабушке, перепев известных всем сызмала хрестоматийных вызубренных стихов о мамах, папах, бабушках и дедушках.
Девочка додекламировала и села. Все зааплодировали и почему-то воззрились в меня.
- Что ж, милые стихи, - выговорила я, пытаясь отвертеться, но все догадались, что я не в особом восторге от услышанного и чтоб разрядить неловкую паузу, в дело снова вмешался Салман-муаллим и произнес он длинный торжественный тост во славу большой литературы и в мою честь, заставив всех подняться и выпить стоя.
...После второй здравицы у хозяина дома, похоже, и цвет лица чуть восстановился, и проявились признаки аппетита; поправив очки, тихонько орудуя ножом, вилкой, он все тщетно ковырялся в своей тарелке, как бы выискивая в мешанине съестного нечто микроскопическое.
Погодя вечеринка разгорелась, расшумелась, и стала «зашкалвать»…
Салим-муаллим уже производил тосты не вставая с места, дожевывая пищу или с набитым ртом, Зулейха-ханум через стол окатывала меня обожающим, любознательным серо-голубым взором, изящно перемалывая мелкие кусочки во рту, цитировала некогда вычитанную мысль из Рабиндраната Тагора, и никак не могла припомнить название произведения; ей со смиренным восхищением внимал ансамбль мамаш и девиц; мужчины произносили тосты и травили анекдоты, заполняя паузы похвалами угощениям.
Один лишь хозяин безмолвствовал. Устремив куда-то невидимые за очками глаза, машинально цепляя вилкой, отправляя в рот и вяло пожевывая куски мяса, он время от времени поглядывал на говорящих, но видно было не слушал никого; чувствовалось, что все его внимание поглощено протяжно-щемящей мелодией, негромко струившейся из поблизости музыкального центра.
Я прислушалась к музыке, заглушаемой застольным гвалтом и шумом, и узнала один из хитов известной поп-звезды Айсун, снискавшей особые симпатии мужской части публики своими фривольными нарядами, игривыми ужимками и телодвижениями.
Настала кульминация пиршества, - на стол подали дымящийся плов. Салман-муаллим вдруг поднялся, распростер руки как для объятья и воскликнул.
- Музыку! Танцевать хочу!
И, протянув руку к музыкальному центру, прибавив громкость, вышел на простор и стал выписывать неуклюжие кренделя, напоминающие пляску циркового медведя.
Все стали прихлопывать. Один из сослуживцев хозяина - маленький щуплый мужчина присоединился к президенту фирмы по сбыту самосвалов, и оба, часто притоптывая отяжелевшими от возлияния и перегрузки ногами, изобразили какой-то танец, никак не совпадающей с ритмом музыки.
И остальные, в едином порыве желая ускорить процесс пищеварения, пустились в пляс, невпопад с музыкой шевеля телесами и конечностями,
...А мое внимание было приковано к Мехману Гуламдарову, лицезреющиму танцующих гостей сквозь темные очки с непонятной печалью.
Когда пляска завершилась, и все, запыхавшись, расселись по своим местам, хозяин вдруг вскочил со стопкой в подрагивающей руке и с побелевшим лицом рубанул напрямик:
- Вы все тут танцуете, танцуете... а ведь это не танцевальная музыка?!
Сказал он, запнулся и пошатнулся.
Снова воцарилась неловкая пауза.
Салим-муаллим, вальяжно развалившись на стуле, ни с того ни с сего выдал:
- А я и по-русски умею плясать! - И громко захохотал.
Но смех его повис в воздухе.
Мехман Гуламдаров все еще стоял со стопкой в руке...
- Я хочу слово сказать... - голос его прозвучал как у больного, перенесшего тяжелую операцию. Он обвел всех невидимым из-за стекол блеснувших очков взглядом и чуть ли не щепотом с дрожью в голосе сказал. - Давайте выпьем этот тост за здоровье Айсун-ханум!
Все ошарашенно переглянулись.
- Эту песню исполняют многие... И турки, и французы, и русские... Но, по сути, никто не может исполнить ее, как...
Тут он снова запнулся.
- Ну, это тебе лучше знать! – бросил кто-то реплику с дальнего угла стола и мужское крыло компании, многозначительно переглянувшись, дружно захохотала.
Зарифа-ханум через силу улыбнулась:
- Вы вот смеетесь а дело и впрямь не смешное... – повернулась и указала жестом на стеллажи, уставленные фотопортретами эстрадной дивы в разных пикантных позах. Гости уловили затаенную боль, сквозившую в голосе хозяйки.
- Друг мой, зачем ты столько изводишь себя? Скажи, в чем незадача - решим вопрос! Это же не закупка, конце то концов, земельного участка?!..
Салман-муаллим будто заколыхнулся от внезапного хохота… остальные подхихикнули, но угрюмое настроение хозяина не рассеялось.
Осушив полстопки, он сел, не зная, куда деваться впившихся в него взглядов, и вдруг взъелся:
- Да вы знаете, что она собирается уехать отсюда? - И вновь полоснул собравшихся блеснувшими в свете люстры стеклами очков.
- Ну вот, приехали! – бросил кто-то реплику откуда то с низу, и грохнул смех.
Мехман Гуламдаров, давясь слезой, пересилил себя и горько упрекнул:
- Вы вот скалите тут зубы...а она уезжает... - и устремил взгляд в сторону окна, будто там, по ту сторону, прощался с Айсун, садящейся в поезд или восходящей по трапу в самолет.
-Уезжает - ну и скатертью дорожка! – заворочался Салим-муаллим и почему-то взглянул на меня. - Вот тебе на! Что теперь нам, броситься ей в ноги, и умолять «ради Бога, не покидай нас...»?
Зарифа-ханум попыталась загладить конфуз:
-Ай-ай-ай! Плов же стынет! Ну что вы замешкались?
Вскочив, она стала торопливо отгребать ложкой дымящийся плов, раскладывая по тарелкам.
- Этот рис Мехману из Ирана прислали. Рис отменный. Сам шах Пехлеви лично вкушал плов из такого риса. Выращивают его там на специальных плантациях, для особых персон... – сказав она «отвалила» и мужу, и себе «шахского» плова и принялась со всеми вкушать.
Но Гуламдаров не прикоснулся к плову… Он весь обратился в слух, внимая песне, нашептываемой тонким, как волос, голосом, растворился всем своим существом в волнах мелодии и голоса...
Хозяйка, стремясь отвлечь внимание гостей от мужа, проговорила:
- Чувствуете аромат риса, а?
- Упоительно! – дружно отозвались едоки, но стало ясно, что гости прислушиваются к все более явственно звучащему в наступившей мертвенной тишине голосу Айсун.
…Мехман Гуламдаров до конца пиршества не обмолвился ни словом, сидя рядом с нами, мысленно пребывая где-то далеко-далеко, изводясь испепеляющими муками воображаемых миров, «слушая» провозглашающих тосты и травящих анекдоты с совершенно отсутствующим лицом и утопая в той же своей таинственной мучительной пустоте...
Когда завершилась и церемония чаепития, и мы вместе с другими гостями вышли в прихожую, Мехман Гуламдаров соблюдая долг хозяина дома, поучаствовал, хотя и символически, в церемонии прощания с гостями. И от внимания всех не ускользнуло, что он не в себе, и в его движениях ощущается обреченность смертельного раненного зверя.
- В последнее время он очень устает. К тому же много пьет, - сказала Зарифа-ханум, провожая нас до дверей, удрученная несуразным финалом вечеринки. - Ему же категорически нельзя пить. И врач ему твердит...

***

Через несколько дней мы услышали, что Мехман Гуламдаров, обычно отправлявшийся на работу в министерство к 10 часам утра, выехал почему-то ни свет ни заря, из-за сердечного приступа на большой скорости врезался на машине в придорожный столб, и погиб...
Услышав рассказы людей, подоспевших к месту катастрофы, - увидевших расколошмаченную в лепешку переднюю часть с разбитым двигателем, и услышавших все еще доносившуюся из магнитофона голос певицы, нелепо и зловеще плывущий в рассветной мгле сонного города, я догадалась: Айсун...
...Слушая разговоры собравшихся на церемонии похорон о Мехмане Гуламдарове - единственном сыне своих родителей, всю жизнь проведшего в трудах праведных, оставившего любимую девушку еще со школьных лет, чтобы подставить плечо семье рано умершего дяди по отцу и ради этого женившегося на своей двоюрдной сестре, смолоду вкалывавшего в поте лица, чтобы содержать семью и близкую родню, а после перехода на госслужбу совершавшего благие дела ради простого сельского люда, о чувствительной, сердобольной, ранимой душе, - женщины плакали, а я думала об Айсун… которая каким-то образом, как то виртуально выбила из привычного маршрута жизни этого достигшего всего на свете и выбившегося из сил человека, тем самым положив конец его внутренне одинокому, не согретому любовью и пониманием благоустроенному прозябанию… об Айсун, меняющей мужчин как перчатки, об этой взбалмошной, безалаберной, безответственной эстрадной звезде...

2008